Гадкая ночь

Ксавье замолчал, обошел груду обломков и продолжил:

– Он сказал, что работает психиатром в Сараево. Война в Боснии закончилась двадцать лет назад, но к нему все еще приходят пациенты с тяжелым посттравматическим синдромом. По его словам, у пятнадцати процентов жителей страны имелись симптомы этого заболевания, а в некоторых городах, переживших осаду, и все пятьдесят. В Сараево его ассоциация применяла метод групповой терапии.

– И ты думаешь, Хазанович и был Гиртманом? Как выглядел этот человек?

– Рост и возраст соответствовали. В остальном – неузнаваем. Цвет глаз, форма лица, носа, подсаженные волосы, даже голос… Всё другое. И еще – он носил очки.

Сервас остановился.

– Поправился? Похудел?

– Ни то ни другое. Вечером мы оказались на одном приеме. С ним была женщина, красавица, высший класс, а платье такое, что все оборачивались. Мы продолжили разговор на профессиональные темы, я упомянул, что директорствовал в Институте Варнье, и он проявил живейший интерес: ничего удивительного, институт стал легендой в сообществе.

Хазанович признался, что увидел мою фамилию в списках участников, решился познакомиться, но не стал напоминать трагический инцидент с пожаром – считал, что это может прозвучать неуместно…

«Легенда… Не только среди психиатров», – подумал Сервас, но комментировать не стал.

– Он задал массу вопросов. О методах и курсах лечения, «пансионерах», безопасности, о том, что случилось… Разговор естественным образом зашел о Гиртмане.

Голос Ксавье сделался совсем тонким. Луч его фонарика метался по стенам. Под ногами хрустела кирпичная крошка, низ брюк доктора стал белым от гипсовой пыли. Они приближались к выходу.

– В какой-то момент я вдруг понял, что он слишком осведомлен – и о прошлом, и о швейцарце. Он не только задавал вопросы, у него обо всем было свое устоявшееся мнение. Некоторые детали привлекли мое внимание, потому что я не помнил, чтобы пресса их упоминала.

– Какие именно?

– Например, он знал, что видел Гиртман из окна своей камеры в институте.

– Об этом могли писать…

– Где? Ладно, допустим, в местной газете. Но как информация дошла до боснийского психиатра?

– Всё?

– Нет. Он настойчиво возвращался к описанию высокой сосны, говорил о символике дерева в философском смысле: «Оно соединяет три уровня космоса: подземный, где растут корни, поверхность земли и небо». Упоминал библейские Древо жизни и Древо познания добра и зла, дерево, под которым на Будду снизошло просветление, и Древо Смерти из учения каббалы. Я бы назвал это зацикленностью на символах.

– Ну, и?..

– Гиртман однажды говорил со мной об этом теми же самыми словами…

Сервас замер, его пробрала дрожь – наверное, от холода.

– Ты уверен?

– Тогда я не сомневался. И был потрясен. Гиртман наслаждался моим смятением. А потом… сам знаешь, как это бывает, – пришли сомнения. Нужно было записывать, а я этого не сделал. Начал сомневаться в собственной памяти, спрашивал себя: ты ничего не домыслил постфактум, дружок?

– Нужно было поговорить со мной.

– И что это изменило бы?

Они покинули развалины и направились к машинам, которые почти исчезли под снегом.

– Что скажешь обо всем этом сегодня? – спросил Сервас.

Ксавье остановился. Обернулся.

– Думаю, я тогда видел Гиртмана.

Психиатр посмотрел сыщику в глаза.

– Ты проверял, существует ли доктор Хазанович, психиатр из Сараево?

– Существует.

– И как он выглядит?

– Понятия не имею. Так далеко мои разыскания не зашли. Я убедил себя, что все выдумал.

– А теперь переубедился?

– Да.

Внезапно ожил телефон Серваса. Оказалось, за то время, что не было сигнала, ему пришли несколько мейлов и два голосовых сообщения.

У него зачастил пульс.

Кирстен и Роксана.

25. Встреча

– Что ты делаешь?

Он поднял глаза. Марго стояла в дверях, опираясь плечом о косяк.

– Мне нужно уехать на несколько дней, – ответил он, укладывая в чемодан свитер. – По работе.

– Что тебе нужно?

Сервас посмотрел на побагровевшую от злости дочь. Марго всегда с полоборота впадала в ярость – по пустяковому поводу, из-за глупой мелочи, чего с ним самим никогда не случалось.

Он застыл над чемоданом.

– В чем дело?

– Ты уезжаешь?

– Всего на несколько дней.

Она покачала головой.

– Не могу поверить! Я тебя почти не вижу с тех пор, как приехала. Ты исчезаешь, появляешься дома ночью. Ты вернулся час назад, папа… И вот уже собираешь чемодан и объявляешь: «Вернусь через несколько дней!» Можешь объяснить, что я здесь делаю? Зачем я тебе? Сижу тут одна, как идиотка… Позволь напомнить – ты не так давно вышел из комы, и врачи велели тебе угомониться!

Сервас начинал злиться. Он ненавидел, когда его воспитывали. Хотя Марго права.

– Не волнуйся, – примирительным тоном попросил он, – я хорошо себя чувствую. Ты должна вернуться к нормальной жизни. Тебе здесь плохо; я же не слепой, вижу…

Он сразу пожалел о последней фразе. Она вцепится в эти слова, как щенок в тапочку. Марго любила вырвать предложение из контекста и вернуть собеседнику, как бумеранг. Ей бы заместителем прокурора работать. Или генеральным адвокатом.

– Что ты сказал?! – Голос девушки сорвался. – Ушам не верю!