Гайдебуровский старик

Я остался в антикварной лавке. Она теперь по праву принадлежала мне. Я носил бороду и усы. Они теперь были настоящими. И я был настоящим стариком антикваром. И никто не мог догадаться, что я всего лишь тень, призрак того молодого парня философа, который не искал смысла в жизни. И смысл жизни нашел его. У теней нет возраста, и у призраков тоже. Я попытался это понять и поэтому смирился. Конечно, я бы мог бриться каждый день. Но это бы не помогло. Моложе бы я не стал. В старости приходится выбирать – морщины или борода. Так когда-то утверждал антиквар (впрочем, вовсе и не антиквар, а всего лишь его копия). Я, как и он, выбрал бороду. И этот выбор не был мучителен, хотя я когда-то не мог и предположить, что выбирать придется так скоро. Но, во всяком случае, я успокоился тем, что стал немножко похож на Сократа. Или на Вергилия. Возможно, на Цицерона. Да мало ли на какого мыслителя! Ведь почти все философы прошлого носили бороды. Ну да, Платон, пожалуй, не носил. Но он был какой-то уж совсем легкомысленный философ. А для серьезной философии борода нужна непременно. А вот сегодня философов нет вообще. Не потому, что они не отпускают бороду. Потому что нет философии. Наша жизнь от философии далека. Для философии нужно время. Много времени. А время мы потеряли.

Время потерял и я. Мое время осталось в прошлом. Мне же осталось смириться с настоящим. И я смирился. Не скажу, что далось мне это с трудом. Во всяком случае, в моей старости была своя прелесть. В отличие от своих ровесников, мне не нужно было переживать за то, что я могу постареть. Покой мне достался даром. Как даром далась и безбедная жизнь. А моим ровесникам еще немало придется попотеть, порыдать, покусать ночами подушку, чтобы такую жизнь заработать. Им немало придется встретить на своем пути подонков и ничтожеств, немало угождать, подобострастно кланяться им в пояс, чистить им ботинки, вытирать лобовое стекло блестящего автомобиля и стряхивать пыль с английского костюма, чтобы подобную жизнь заслужить. Их немало будут предавать, подставлять подножки, стрелять из-за угла, чтобы они смогли жить примерно, как я. И немало друзей продадут в один миг немало своих друзей. И они немало гадостей будут шептать в трубку о тех, кто их когда-то любил. Ради того, чтобы предать любимых. Из-за ненависти. Или реванша? Им придется не раз падать головой вниз с обрыва. Чтобы вновь и вновь карабкаться вверх. А сколько им придется пережить похорон и потерь! Господи, а любовь! Я забыл про любовь! Сколько еще выпадет на их долю этих горьких мучений, этой преходящей страсти, которая, как ржавчина, разъедает сердце, ломает душу. И просто ломает.

В общем, я им не завидовал. Я стал старым в один день, фактически ничего не пережив. У меня болела спина, ныли ноги, частенько куда-то проваливалось сердце. Но потом всегда возвращалось на место, как ни в чем не бывало. Я и с этим смирился. Я безбоязненно отпускал свое сердце. Иногда нужно отдохнуть и от него.

Дела мои шли в гору. Бизнес антиквара процветал. Дина добросовестно помогала мне во всем. Она была полной противоположностью Тасе. Милая, приветливая, какая-то очень не фальшивая. Может быть, она единственная была не призраком, не тенью. Во всяком случае, пока.

И мы любили друг друга. Я бы никогда не позволил себе любить такую молоденькую девушку. Это же нонсенс! Или отклонение! Но я помнил еще свои настоящие года. И поэтому разрешил себе эту любовь. Дина тоже помнила о моих годах. И поэтому тоже любила. Но кроме нас о моем истинном возрасте никто не знал. Поэтому мы прятали нашу любовь. И дальше стен антикварной лавки она не выходила. И сама в некотором роде стала антиком. Ценным, но застывшим, дорогим, но безжизненным. Мне казалось, я запросто могу достать с полки свою любовь, как любой раритет в этой комнате. Вытереть пыль с нее, полюбоваться, сощурив глаза или нацепив очки. Даже легонько поцеловать. И осторожно поставить на место. Наша любовь стала в некотором роде историческим фактом. Музейным экспонатом. Или семейной реликвией. Впрочем, любовь имеет столько значений! Почему она не может быть и такой? Такая любовь меня вполне устраивала. Но я не задумывался, устраивала ли она Дину.