Гайдебуровский старик

– Косульки не из тех людей, кто за этим будут наблюдать из окошка. Наверняка мигом выбежали бы во двор. Я не ошибся? И что им ответила Дина?

Роман сощурил глаза. В глазах по-прежнему плавали голубые льдины. И искрилось снежное царство.

– Ну, хорошо. Ответила, что с вашего согласия. Что вы переезжаете.

Я пожал плечами.

– Вот видите. Я действительно переезжаю.

– В таком случае сообщите мне новый адрес.

– До окончания следствия я поживу по старому адресу.

Роман с откровенной ненавистью смотрел на меня. Мне казалось, если бы весь холод его глаз отпустить, то мой дом превратился бы в ледяную избушку. В царство Снежной королевы или Снежного короля. Или образовалась бы огромная ледяная глыба, которой бы он меня и убил. Наверняка он не раз мечтал кого-нибудь пристукнуть. Тася на сей раз не ошиблась. Впрочем, его за это нельзя было осуждать. Иметь всю жизнь дело с асоциальными типами, а то еще хуже. И я словно в знак извинения почему-то тепло улыбнулся Роману. Но мое тепло не растопило холод его глаз. Мое тепло было искусственным и неярким, словно исходило от масляного обогревателя.

Когда непрошенные гости ушли, я долго вглядывался в окно, расшитое морозными узорами. Там было красиво, за окном. Я давно не помнил подобной зимы. Чтобы все время шел снег. Шел плавно, неторопливо, с каким-то зимним достоинством. И улица становилось замерзшей и бледно голубой. И небо было бледно-голубое, и замерзшее. И даже солнце не могло согреть, хотя изредка пыталось бросить в город свои слабые лучи. И само не могло согреться. И город замерзший сверкал. И сверкал весь замерзший мир. И мне казалось, что у прохожих замерзли все чувства, все мысли и их правильные и неправильные стремления. И такими мне прохожие больше нравились.

И самым оживленным в этом замерзшем городе выглядел Сенечка. Он прыгал на месте и так же виртуозно играл своей полосатой палочкой. И его слушались машины, как никогда. Наверно потому, что им было тоже холодно. А в холод всегда хочется быть послушным.

На улицу мне не хотелось. Я, как когда-то старик, был уверен, что из окна мир выглядит гораздо и добрее, и честнее, и умнее. И его даже можно пожалеть. Жизнь вне стен меня уже не прельщала. Как не прельщала никогда старика антиквара.

Я приложил лоб к узорчатому окну и помахал Сенечке, когда он грациозно повернулся в мою сторону, взмахнув палочкой. Я не думал, что он заметит мой зов, но он почему-то заметил. И посмотрел на часы. Я машинально взглянул на часы вслед за ним. Совсем скоро закончится его смена. И мне очень, очень хотелось, чтобы он заглянул ко мне. Как ни странно, он оказался единственным положительным персонажем из всех, с которыми в последнее время столкнула меня судьба. И даже его мимолетное предательство я мгновенно простил. Я умел прощать предательство, если оно было вызвано любовью. И за любовь судить я не имел право. У любви не судей. У нее есть только адвокаты. Которые просто обязаны выиграть процесс. И если процесс не выигран, значит, в любви можно усомниться.

Я тщательно вытер стол. Еда еще оставалась. Косульки все же щедрые люди. В холодильнике я достал бутылку холодного шампанского. Посмотрел с грустью на своего друга – елку. Мне очень не нравилось, что она была ненарядной. Какой-то обнаженной. И обиженной, что так бессмысленно провела праздник. Уж лучше в лесу. Там ее нагота естественна. А не в этих голых стенах.

И я словно извиняясь перед ней, взял мешок с конфетами (тоже от Косулек), стал к ним привязывать нитки и вешать самодельные игрушки на елку. Елка повеселела. А я подумал, с какой-то непонятной тоской, что мы с Диной так и не добрались до конфет. На чем же мы остановились? Я плохо помню. Сон мгновенно меня свалил. А Дине, видимо, уже было не до конфет.

Дина. Я должен был злиться на нее, должен был ее ненавидеть. Но ничего подобного я не испытывал. Кроме нежности. У моей любви был хороший адвокат. Сама любовь. Мне плевать было на вещи, которые были не моими и которые давали мне шанс на безбедную жизнь. Жизнь. Разве это была бы жизнь? Жизнь старика отшельника, погрязшего в старинных вещах, утонувшего в истории, до которой уже мало кому есть дело. А свою историю я бы так и не написал. Может быть, Дина была права? Может быть, она угадала? Молодость и бедность. Чем старость и богатство. Но Дина не могла знать, что я могу запросто стать молодым. И уже хочу этого. Но все обстоятельства против меня.

Сенечка был послушным парнем. И как бы ко мне не относился после неприятного казуса с Тасей, все же после работы сразу же заглянул в лавку. Бывшую антикварную лавку.

Я сидел на стуле, посреди пустой комнате. И сам себе напоминал старуху у разбитого корыта. Разве что бутылка шампанского скрашивала мой полнейший крах. Банкроты не пьют шампанское. А еще то, что я был стариком, а не старухой, прибавляло мне чувство достоинства. Вот, пожалуй, и все.

Сенечка сделал несколько робких шагов в мою сторону.

– Сочувствую вам, Аристарх Модестович, – он даже снял фуражку, словно уже собирался меня хоронить.

– Спасибо за сочувствие, Сенечка. Но умирать я еще не собираюсь.