Гайдук Станко

— Хорошо, — машинально проговорил Милош. — Иду.

— Иди, иди! До свидания!

Милош ушел.

Груша долго ходил взад и вперед по комнате.

«Этот, — размышлял он, — боится меня. Он силой уведет ее от Алексы. Он заставит ее выйти за Лазаря».

Однако он видел, ясно видел, что план его вконец испорчен. Он чувствовал, что ему не придется никого мирить, если даже к нему обратятся с такой просьбой. Но раз он не может мирить, то может поссорить, а сейчас ему довольно и этого.

Он сел, чтоб собраться с мыслями.

«Я знаю, как быть! Свалю кмета! Заставлю его отказаться от палицы. И сделаю это, не откладывая в долгий ящик. Севичу велел вернуть домой дочку. И он вернет ее. Потом велю отдать ее за Лазаря. А Иван станет кметом… Чудесно! Чудесно!»

Груша хлопнул в ладоши.

В дверях показался стражник.

— Ступай, приведи ко мне кмета!

Дверь закрылась.

Через полчаса кмет Йова предстал перед турком. Степенный, спокойный, он стоял, будто святой.

Груша буравил его глазами.

— А, это ты?

— Да, эфенди.

— Что это происходит в Черном Омуте?

— Что, эфенди?

— Великолепно! Он еще меня спрашивает! А ты не знаешь?

— Не знаю.

— Какой же ты тогда кмет?

Йова молчал.

— Какой же ты кмет, если не знаешь, кто днюет и ночует в Черном Омуте?

Турок встал и уставился ему в лицо.

Йова спокойно выдержал его взгляд и еще спокойнее ответил:

— Мне никто не жаловался. Один бог может все знать!

Груше почудилось, что его устами говорит отец Милое.

— Ты гайдуцкий укрыватель! — гаркнул он в бешенстве.

Йова ничуть не удивился — он был готов к такому натиску.

— Нет, не укрыватель, — спокойно ответил он.

— Укрыватель!

— Нет!

— Да, раз я говорю!

— Не смею тебе перечить. Но все же я не укрыватель, и в Черном Омуте нет гайдуцких укрывателей.

Если б кмет шумел и бранился, Груша был бы доволен, но он отвечал тихо и спокойно, четко выговаривая каждое слово. Турок пришел в ярость.

— Лжешь! — рявкнул он. — А что было сегодня? Кто был сегодня в воровском доме вместе с этим вором?

«Нужда закон меняет», — подумал кмет Йова и, не моргнув глазом, солгал:

— Я не знаю.

— Лжешь!

— Не лгу!

— Лжешь! — прошипел Груша. — Ты был там вместе с попом! Я знаю! От меня не скроешься! Так вот послушай: завтра же соберешь село и вернешь ему свою палицу, потому что ты недостоин ее! Не откажешься сам, так тебя заставят.

— Хорошо, — сказал Йова, пожав плечами.

Турок смотреть на него не мог. Невозмутимый вид Йовы и его безмятежный взгляд выводили Грушу из себя.

— Можешь идти, — бросил он, отвернувшись от кмета.

— Хорошо. — И Йова направился к двери.

— Так завтра, не то рискуешь головой!

— Хорошо…

Кмет ушел. Турок брякнулся на оттоманку. Его трясло от злости.

«Больше по-хорошему нельзя, — думал он. — Теперь я тоже буду умнее. Хватит с ними цацкаться. Прицыкну хорошенько на всех недовольных, снесу чью-нибудь непокорную голову, тогда посмотрим! Сразу присмиреют, как снохи!»

Эти мысли целиком завладели им. В мечтах своих он предавал Черный Омут мечу и пожару…

Чубук давно валялся на полу. Груше представилось, что он уже действует — и рушит, и валит — и все живое, как перед богом, падает перед ним ниц. Душа его таяла от удовольствия.

Вдруг комната заволоклась туманом. Из тумана вышел человек и направился прямо к нему. Груша всмотрелся в этого человека. Знакомое лицо. Где он видел его?

«Узнаешь меня?»

«Нет!»

«А я тебя знаю, Груша!» — сказал человек, приблизился к нему, схватил его за шиворот и поднял, как перышко.

Груша отбивается руками и ногами, но страшная рука, как тисками, сдавила ему горло. Язык ему не повинуется, руки висят, точно плети, взгляд застыл. Он не может пошевельнуться.

Вдруг человек загремел страшным голосом:

«Я Станко! Не узнаешь меня, злодей?!»

Станко опустил его наземь и стал распоясываться. Груша услышал какой-то шорох, оглянулся и увидел связанного Маринко.

Станко подошел к Маринко, поднял его, повесил на сук и сказал:

«Смотри, что я сделаю с твоим Грушей! Для того я тебя и приподнял немножко, чтоб ты лучше видел».

И вот Станко подходит к нему, кладет его навзничь, ставит колено ему на грудь, вытаскивает ятаган и поглаживает лезвие ладонью. Он уставился на Станко и разразился слезами.

«Что, Груша? Стыдись! Распустил нюни, словно баба! Не поможет, хоть слезами облейся! — И он провел ладонью по лезвию. — Остер, как бритва, а ты не заслужил того, чтоб я вонзил в тебя острый клинок!»

Потом Станко взял его голову и откинул ее назад… Вот над ним блеснул нож, и в ту же секунду острое железо вонзилось ему в горло…

Груша вскрикнул и свалился с оттоманки.

Крик его всполошил всех, кто был в доме. Когда сбежались стражники, он был в глубоком обмороке.

Наконец его привели в чувство.

На землю постепенно опускалась ночь; глубокая, темная, сырая ночь поздней осени. Пустота ее передавалась его душе. Груша велел зажечь ночник.

Но заснуть он никак не мог.

Наступила глухая ночь… Все умолкло, только сверчок поет свою веселую песенку. Стражники сидя дремлют.

С улицы послышались шаги. Груша вздрогнул от испуга. Ему почудилось, что та самая ледяная рука хватает его за голову. Он хотел вскрикнуть, но не смог. Все в нем замерло, голова пошла кругом.