Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали

Он смущенно потупился, захваченный врасплох не столько ее неожиданными ответами, но больше тем, что был не в силах устоять перед ее открытым взглядом.

— Наверное, вы скучаете здесь одна? — выдавил он.

— Я достаточно взрослая, чтобы отказаться от сопровождения матушки.

Эжен вспыхнул и опустил голову, избегая ее пронзительного взгляда. Девушка попала в его самое больное место — он тяготился затянувшейся опекой матери. Ему невмоготу было ее ежедневное присутствие с ним в одной комнате, неприятен шелест ее одежд, когда она, готовясь ко сну, раздевалась за ширмой, кисловатый запах ее тела, шумное дыхание. Ее присутствие мешало ему погружаться в сладкие эротические грезы; когда в своих мечтах Эжен блуждал по таинственным закоулкам влекущего женского тела, ему была чужда сама мысль, что его мать — существо для него бесполое — тоже когда-то будила страсть. Для матери он оставался «малышом Жеженом», слабым, требующим неустанной заботы существом, он же начинал осознавать себя взрослым мужчиной.

— Как так получилось, что сегодня вы одни, без матушки? Неужели мадам Грендель решилась оставить вас одного и вернуться домой?

Первым порывом его было покинуть свое место, но он, уже закончив закуску, бросил гренки в бульон. Дурной тон метаться от стола к столу. Он сожалел, что принял предложение сменить место за ужином.

— Мадам Грендель спустилась в деревню за покупками, — ответил он и, не поднимая головы, сосредоточился на еде. Облегчило его положение появление русской супружеской пары. За столом начался общий разговор. Беседа велась на русском языке, что освободило его от участия. Иногда соседка напротив, жена горного инженера Натали, обращалась к нему по-французски, просила его передать то или иное блюдо, спрашивала о самочувствии, погоде, настроении. Разговор с ней был настолько же простым, насколько и скучным. Эжен старательно изображал интерес к собеседнице и с нетерпением ожидал момента, когда ужин закончится и можно будет уйти.

Он вытер салфеткой рот и готов был встать, как узкая ладонь легла к нему на колено. Приблизив свое лицо к его лицу, Галя торопливо зашептала:

— Эжен, простите меня. Я сама не своя. Так хотелось бы с вами встретиться без свидетелей, наедине. Мне очень надо выслушать ваш совет. Не могли бы вы составить мне компанию на вечерней прогулке? Давайте погуляем вместе около санатория. Сегодня не так морозно, легкий снежок. Ваша матушка когда возвращается?

Он выдержал ее напряженный взгляд.

— Предполагаю, должна скоро быть, — холодно ответил он.

Он заметил, как мгновенно потух ее взгляд.

— Так вы пойдете гулять после ужина, да? — переспросил он.

— С условием, если вы будете сопровождать меня.

Эжен не смог сдержать довольную улыбку. Этот умоляющий той, полные тревоги глаза не могли оставить его равнодушным.

— Я поднимусь к себе переодеться. Через полчаса буду готов, — сказал он и поднялся.

— После обеда гуляй, после ужина отдыхай, — подала свою реплику жена горного инженера. — Разве вам неизвестны правила?

— У правил бывают исключения, — ответил Эжен и заметил, как Галя поддержала его улыбкой.

* * *

Галя шла по хорошо различимой в свете горящих окон дорожке. Из неплотно притворенного окна послышались звуки фортепьяно. Почти каждый вечер кто-нибудь из отдыхающих устраивал небольшой концерт. Галя узнала мелодию «Лунной сонаты». Музыка создавала особое настроение, а сгустившиеся сумерки, размывая очертания деревьев, делали весь пейзаж неузнаваемым. Галя остановилась у запорошенной снегом скамейки, сцепила пальцы рук в замок прямо перед собой. Ее возбуждение постепенно спадало и под влиянием темноты и меланхоличной мелодии перерастало в острую жалость к себе самой. Она изнемогала от одиночества. Какой парадокс — вокруг столько людей, но она чувствовала себя, как странник в пустыне, на горизонте различивший оазис. Кажется, еще немного, и измученная душа найдет отдых; вот человек, который готов разделить твои чувства, поддержать тебя, понять — увы, слова тонут в равнодушном молчании или того хуже — притворном понимании. Одиночество среди толпы. Ей стал понятен порыв Лиды смыть свое отчаяние в горном ручье, утопить свое одиночество в безбрежном море смерти. Но Галя хотела жить. И это неистребимое жизнелюбие удерживало ее от возвращения домой. Она помнила, как ее подруга Ася рассказывала о болезни своей матери, как повторяла: «Слишком рано она вернулась в Россию. Если б она долечилась в санатории. Зачем нужно было торопиться покидать Санкт-Блазиен? Зачем?..» Действительно, зачем Мария Александровна спешила к своей смерти? Может, она, как Лида, не смогла жить без любимого? Кинулась в объятия холодной родины, как Лида в ручей?