Со времени Клаваделя Гала стала выглядеть сдержаннее, строже. Взгляд Жанны-Марии скользнул по худеньким узким плечикам, тонкой полоске шеи, выглядывающей из-под стойки воротничка, серьезным глазам, потускневшему лицу, будто припорошенному пылью. Какая у нее грустная улыбка, какое хрупкое тело. Вряд ли Гала понравится Клеману Гренделю. Жена сына представлялась отцу Эжена крепкой, выносливой, высокой и сильной. Какой когда-то в молодости была Жанна-Мария. Но сама мадам Грендель уже не знала, кого она хотела бы видеть рядом с Жеженом. С недавних пор для нее важным стало одно — лишь бы ее сын просто был жив. Пусть уезжает, но возвращается, пусть обнимает других женщин, лишь бы хоть иногда дарил нежность и ей, его матери. Ей невыносима была сама мысль, что сына вдруг не станет. Сводки с фронта пугали, калеки с обрубками ног, рук все чаще стали появляться на улицах Парижа, похоронка пришла на племянника мужа. Письма Эжена с места службы становились все отчаянней. Он больше не скрывал от матери своих планов — попасть на передовую; мольбы о помощи, сменяющиеся проклятиями, которые каждый час слышал санитар Грендель от смертельно раненных солдат, вынуждали его оправдываться, прежде всего, перед самим собой. Эжен считал себя виноватым, что прячется от ужасов войны в тылу. Жанна-Мария уже не могла своей материнской любовью удерживать сына от трагического решения. Сможет ли русская девушка совершить почти невозможное — спасти ее сына от гибели? Гала должна заставить его изменить решение, она обещала вернуть ей сына. Ведь не зря же она проделала такой далекий и опасный путь от Москвы до Парижа, думала Жанна-Мария, глядя в задумчивое лицо девушки.
— Ну вот, теперь полегче, — сказала Гала, отставляя опустевшую чашку.
— Еще одну?
— Не откажусь.
Она посмотрела на Жанну-Марию и уловила выражение тревоги на ее лице, трагическую складку губ, которая так глубоко поразила ее еще на перроне. Гала чувствовала себя скованно и не могла говорить естественно, и теперь ей уже казалось ошибкой расставание с родными, все ее столь долгое путешествие, приезд в этот неродной для нее дом, к чужим людям. Она представляла семью Гренделей гораздо состоятельнее, чем на то указывала ей если не скудная, но и не роскошная обстановка дома. Низкий потолок как будто давил ей на плечи, не хватало света из узких окон, но воздух, напоенный сладкими запахами, давал надежду, что она свыкнется с этим местом.
— Я хотела бы помыться с дороги. Вы мне покажете ванную комнату?
— Вода скоро согреется. Мы моемся в кухне, там теплее всего. Жермена тебе поможет, ты не против? Жермена — наша горничная.
— Горничная? — Ее глаза стали наполняться слезами. Отсутствие ванной комнаты, где она могла бы в мягком тепле воды и уединении дать успокоение своему измученному телу, стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Глубокое разочарование и усталость, накапливаемая долгими днями путешествия, готовы были вырваться из ее груди рыданиями, но, сделав неимоверное усилие, она заставила себя сдержаться.
— Скажите, есть ли известия от Эжена? Когда он приедет? — спросила она, с трудом сглотнув ком в горле.
— На днях я написала командиру с просьбой об отпуске. Надеюсь, хоть на недельку его отпустят к своей невесте.
— К невесте… О, мадам Грендель, спасибо, я вам так признательна…
Плечики ее затряслись, из благодарно блеснувших глаз градом покатились слезы, и долго сдерживаемые рыдания вырвались из ее груди. Жанна-Мария подошла к ней сзади, ее рука заскользила по ее волосам.
— Ну, будет, будет, — повторяла она дрожащими губами. — Ты приехала, теперь все будет хорошо. Я верю, верю, теперь наш Жежен не пропадет. Гала, ты его спасешь, да? Ты заставишь его одуматься. Ах, какая ты хрупкая… милая… Жежен не сможет рисковать собой, когда ты сделала для него так много. Война не может длиться вечность. Эжен не пойдет на фронт, нет. Он не сможет этого сделать. Ведь мы его так любим…
Женщины в платочках и шляпках, мужчины в котелках, кепках и с непокрытой головой, щурясь от солнца, с тревожными взглядами встречали тяжело пыхтящий, выдувающий струи пара паровоз, тянущий за собой извивающийся хвост сцепленных друг с дружкой вагонов.
Гала высвободила свою руку из жесткой ладони Жанны-Марии и пошла по перрону, сосредоточенно вглядываясь в лица молодых мужчин в форме, желая угадать и в то же время боясь не узнать Эжена. Гала почувствовала, как ее лицо застыло в напряженной улыбке — она должна излучать радость, но отчего так дрожат ее колени, страх сковывает все ее мышцы? Боковым взглядом она уловила в окне вагона взмах руки и, остановившись у подножки, застыла в ожидании. Незнакомые ей люди торопливо соскакивали с высоких ступеней и, не замечая ее, спешили удалиться.
— Гала!