Гамлеты в портянках

— Посмотрите нам в глаза, — мысленно говорил Герц санинструктору во время сегодняшнего утреннего осмотра. — Неужели Вы не видите, что запечатлели эти глаза вчера? Смотрите внимательно, и Вы увидите специально оставленные для Вас кадры. Не все кадры, только самые лучшие, чтобы не отнимать у вас время. Не бойтесь, страха вы ни у кого не увидите. Даже у тех, кто, опустив глаза, вчера кулак на собственной груди сфотографировал. А уж о тех, кто не себя, а других снимал, и говорить не приходится; мы давно умерли для страха за своих товарищей и перестали испытывать сильные эмоции, когда видим страдания других. В наших глазах — не страх, а привычка к страху, то есть отвага. Да-да, отвага. Уже не трусость, но ещё не мужество — вот что у нас в глазах! Никто из нас уже не моргает и тем более не отводит взгляд, когда наблюдает что-нибудь из ряда вон выходящее. Из шеренги вон выходящее, из колонны вон выходящее, отовсюду вон выходящее! В сорока двух отборных кадрах батареи — хроника вчерашнего дня… Только Вы ничего опять не заметите. Это ничего, что не заметите, мы привыкли. Тогда пощупайте хоть лбы. У некоторых курсантов под сорок температура. Люди горят. Блины на них можно печь, как горят. Их трясёт от холода — вот как они горят! Хотя не щупайте. Никто с Вами в госпиталь всё равно не пойдёт. Нам нельзя. Сначала было нельзя, потому что сержанты запрещали. А теперь нельзя, потому что двенадцать человек уже перенесли болезнь на ногах, остальные ничем не хуже и не лучше их. Из солидарности никуда не пойдём… Ага, пощупайте, пощупайте Калину. Я знаю, что он Вам сейчас ответит.

— Рядовой, у тебя жар, — сказала Мальцева.

— Как у Жар-птицы, — ответил Калина.

— Кости не ломит?

— Так ломит, что охота туловищем с кем-нибудь поменяться. Вон хоть с кем-нибудь из «махры».

— Что ж ты другим зла желаешь?

— А чё они?

— Горло болит?

— Не горло — сердце, товарищ прапорщик. Сердце — в смысле душа.

— Это не по моей части.

— А какая Ваша? 31965?

— Остришь?

— Туплю.

— Служи давай, юморист.

— Вот так всегда.

— Вот так всегда, — мысленно повторил Герц. — Ты отважный человек, Калина. По-настоящему. Есть никчёмная отвага, которая присуща гражданским пацанам. В момент опасности они просто перебарывают трусость, минут пять-десять дерутся с противниками, а потом расходятся по домам и в уюте зализывают раны. Такое у нас тут каждый может. Делов-то. В нас тут только что не стреляли, а так — всё было. Каждый третий в батарее легко выйдет против пяти человек, каждый второй — против трёх, каждый первый — один на один. Выйдет в том случае, если среди этих пяти, трёх, одного не окажется наших сержантов. И что? По-моему, всё равно неплохой показатель. В мире живёт шесть миллиардов, а мы откажемся от драки только с восьмью пацанами, которые по какой-то нелепой случайности служат с нами в одной батарее…

Очнулся Герц на полу. Не то чтобы он непрочно стоял на земле — совсем нет. Его просто резко подсекли, как задумавшегося над червём карася. Подсекли не только Герца, но и ещё одного курсанта, который клевал не ртом, как любой уважающий себя окунь, а носом. Оба «духа» при падении отбили хребты, поэтому выпучивали глаза и хватали ртами воздух, как улов, выброшенный на берег.

— Больно? — склонившись над Герцем, спросил удачливый рыболов Ахминеев.

— Никак нет, — шёпотом ответил Герц, прибегнув не просто к разрешённому, но и к активно поощряемому в армии виду лжи.

Дальше пути Павлушкина и Герца на время разошлись. Первый был отправлен на уборку территории, второго оставили в казарме для наведения порядка.

Глава 5

Заправка коек, которая на армейском сленге называлась заглушкой КамАЗов, являлась настоящим ритуалом.

Курсанты трепетно относились к скрипучим четвероногим подругам. Это были безотказные женщины, с которых в 22:00 солдаты бесцеремонно срывали синие покровы одеял и ныряли в распахнутые объятья казённых красавиц. Некоторое время бойцы занимались выбором поз для ночи любви. Все курсанты без исключения предпочитали работать сверху, при этом положения они выбирали как классические, так и авангардистские.

Классиков, как обычно, было меньшинство; они ложились на живот.

Авангардисты шли кто во что горазд. Один укладывался на правый бок и сворачивался ярмарочным калачом. Другой распластывался на левом боку «бегущим за водкой человеком». Любовник из третьего разряда ложился на спину и раскидывал конечности во все стороны, как морская звезда.

От жарких копошений служивых остывшие за день койки принимались покрякивать, постанывать и повизгивать, но продолжалось это недолго.

— Играем в три скрипа! — кричал дежурный по батарее. — Кто сделает четвёртый, ночует на очках!.. Раз!.. Третье отделение АРТ взвода — два!.. Прохоров — три!.. Четыре! Опять ты, Прохоров?! Сгорел на очки!.. Отбой!

Несмотря на то, что мало кого из курсантов могла удовлетворить короткая армейская ночь, они всегда расплачивались с койками качественной заправкой.