Ган Исландец

Но въ ту минуту, когда старый сміазенскій волкъ снова бросился на малорослаго, тотъ быстро схватилъ окровавленную морду звѣря и съ неслыханной силой и ловкостью сдавилъ его пасть руками. Волкъ отбивался въ порывѣ ярости и боли; густая пѣна оросила его стиснутые зубы, глаза, какъ бы распухшіе отъ злобы, казалось, готовы были выскочить изъ орбитъ.

Изъ двухъ противниковъ тотъ, чьи кости дробились отъ острыхъ зубовъ, чье мясо яростно раздиралось когтями, былъ не человѣкъ, но свирѣпый звѣрь; тотъ же, чей ревъ отличался особенной дикостью и неистовствомъ, былъ не хищный звѣрь, но человѣкъ.

Наконецъ малорослый, собравъ всѣ свои силы, истощенныя продолжительнымъ сопротивленіемъ стараго волка, стиснулъ его морду обѣими руками съ такой силой, что кровь хлынула изъ ноздрей и пасти животнаго; пылающіе глаза его потухли и полузакрылись; онъ зашатался и бездыханный упалъ къ ногамъ своего побѣдителя. Только слабыя, продолжительныя движенія хвоста и конвульсивная дрожь, по временамъ пробѣгавшая по его членамъ, показывали, что жизнь еще не совсѣмъ покинула звѣря.

Но вотъ издыхающее животное скорчилось въ послѣднихъ судорогахъ и признаки жизни исчезли.

— Ты умеръ, волкъ! — произнесъ малорослый, презрительно толкнувъ его ногою: — И неужели ты разсчитывалъ еще пожить на бѣломъ свѣтѣ, встрѣтившись со мною? Ты не станешь болѣе неслышными шагами бѣгать по снѣгу, почуявъ запахъ и слѣдъ добычи; ты самъ теперь будешь достояніемъ волковъ и ястребовъ! Какъ много путешественниковъ, заблудившихся у Сміазенскаго озера, истребилъ ты на своемъ долгомъ вѣку, представляющемъ рядъ убійствъ и рѣзни; теперь ты самъ мертвъ и, къ сожалѣнію, не станешь болѣе пожирать людей!

Вооружившись острымъ камнемъ, онъ опустился на теплый и трепещущій еще трупъ волка, перерѣзалъ связки сочлененій, отдѣливъ голову отъ туловища, распоролъ шкуру на брюхѣ во всю длину, стянулъ ее, подобно тому, какъ снимаютъ одежду, и въ одно мгновеніе ока отъ страшнаго сміазенскаго волка остался лишь голый, окровавленный остовъ. Вывернувъ наружу голую мокрую сторону, испещренную длиннымя кровавыми венами, онъ накинулъ шкуру на свои истерзанныя волчьими зубами плечи.

— Поневолѣ, - проворчалъ онъ сквозь зубы, — завернешься въ звѣриную шкуру, когда человѣчья слишкомъ тонка, чтобы защитить отъ холода.

Между тѣмъ какъ онъ разсуждалъ такимъ образомъ съ собою, ставъ еще болѣе отвратительнымъ отъ своего отвратительнаго трофея, медвѣдь, очевидно соскучившись въ бездѣйствіи, крадучись приблизился къ находившемуся въ тѣни предмету, о которомъ мы упомянули въ началѣ главы, и вскорѣ изъ этого темнаго угла залы послышался стукъ зубовъ, прерываемый слабыми, болѣзненными стонами агоніи.

Малорослый обернулся.

— Фріендъ! — закричалъ онъ грознымъ голосомъ, — Ахъ! Подлый Фріендъ! Сюда!

Схвативъ огромный камень, онъ швырнулъ его въ голову чудовища, которое, оглушенное ударомъ, медленно удалилось отъ мѣста своего пиршества и, облизывая свои красныя губы съ тяжелымъ дыханьемъ улеглось у ногъ малорослаго, поднявъ къ небу свою огромную голову и изогнувъ спину, какъ бы прося извинить свою дерзость.

Тогда начался между двумя чудовищами — обитатель Арбарскихъ развалинъ вполнѣ заслуживалъ подобное названіе — выразительный обмѣнъ мыслей ворчаніемъ. Тонъ человѣческаго голоса выражалъ власть в гнѣвъ, тонъ медвѣжьяго былъ умоляющій и покорный.

— Возьми, — сказалъ наконецъ человѣкъ, указывая искривленнымъ пальцемъ на ободранный трупъ волка, — вотъ твоя добыча, и не смѣй трогать мою.

Обнюхавъ тѣло волка, медвѣдь опустилъ голову съ недовольнымъ видомъ и взглянулъ на своего повелителя.