Ганзейцы. Савонарола

Игра кончилась, и опять наступил довольно продолжительный перерыв. Орсола, не пренебрегая никакими средствами, чтобы обратить на себя внимание Ипполита, хотела ещё более увеличить число своих поклонников.

Она обратилась с лукавой улыбкой к стоявшему около неё молодому офицеру:

— Я должна вам заметить, синьор Оньибене, что ваш брат Джироламо не принадлежит к числу любезных кавалеров! Всякий раз, когда прерывается игра, он отходит в сторону и предаётся своим мыслям, между тем он мог бы заняться беседой с молодыми дамами и блеснуть своими необыкновенными умственными способностями, о которых столько говорят у нас.

— Будьте снисходительны к нему, синьорина, клянусь честью, что Джироламо хороший и честный человек, хотя и мечтатель. Он самый умный в нашей семье и в десять раз лучше меня, у которого нет других достоинств, кроме искреннего желания выказать свою храбрость в битве против неприятеля.

— Всё это прекрасно, — ответила со смехом очаровательная Орсола, — но я желала бы знать, какие мысли могут настолько поглощать молодого человека, что он не обращает никакого внимания на нас, молодых девушек. Как вы думаете, о чём размышляет он в настоящую минуту?

— Мне трудно угадать это, потому что мы ежедневно видимся с ним. Я знаю, что в последнее время всё его внимание было поглощено событиями во Флоренции, и держу пари, что мысли его заняты ими и теперь. Он недоволен заговором Пацци и его последствиями. Если я ошибся, и не это в его голове, то он, вероятно, думает о своих учёных книгах и стремится к ним душой, хотя в угоду мне принимает участие в этом великолепном празднике.

— Во всяком случае со стороны вашего брата крайне невежливо, что он так высоко ценит свои книги, что из-за них пренебрегает нами! — возразила она, бросив взгляд на юношу серьёзной наружности, который шёл по аллее с опущенной головой и в эту минуту свернул на уединённую тропинку. — Тем не менее, — добавила она вполголоса, — любопытно видеть человека, который думает о заговоре Пацци и стремится к своим книгам в то время, когда все мы собрались сюда с единственной целью — повеселиться.

— Вы, кажется, хотите, синьорина, заставить всех нас ревновать вас к нашему доброму другу Джироламо! — воскликнул Ипполит Бентиволио, подходя к Орсоле. — Кончится тем, что все мы бросим наши шпаги и займёмся книгами, чтобы заслужить ваше одобрение!

Слова эти понравились тщеславной девушке, она ответила на них весёлым смехом, к которому присоединились молодые люди, стоявшие вблизи и слышавшие весь предыдущий разговор.

Между тем юноша, обративший на себя внимание красавицы, скрылся в зелени деревьев. Он шёл медленно по уединённой тропинке, останавливаясь по временам, чтобы взглянуть на цветущие кусты роз и камелий. Его занимали серьёзные думы, которые редко приходят в голову молодым людям его лет. Уважение, каким пользовался Джироламо Савонарола среди близких ему людей, было вполне заслуженным, так как он был одарён не только глубокой, чуткой натурой, но и редкими умственными способностями. Мировые события и общечеловеческие дела несравненно более интересовали его, нежели узкие личные интересы и его собственная особа. В течение нескольких дней он не переставал думать о кровавых событиях во Флоренции, о которых говорила не только Италия, но и вся Европа. В памяти его воскресла прошлая история «цветущего города» и бесконечная борьба гвельфов и гибеллинов. Обе партии всплыли вновь под названием «чёрных» и «белых»: в их борьбу втянут был и поэт Данте. В 1300 году он был один из приоров, присвоивших себе титул синьора, под властью гонфалоньера. Поэт принадлежал к партии белых и во время одного переворота был навсегда изгнан из Флоренции; долго после этого странствовал он с места на место, пока не нашёл убежище у Гвидо да Полента, властителя Равенны. Его гениальная поэма, названная им самим «Комедией», к которой впоследствии прибавлено название «Божественной», была чужда каких бы то ни было партий и изображала события современной жизни под видом возмездия на том свете. Между тем для флорентийцев наступили тяжёлые времена; они сначала признали над собой господство неаполитанского короля, затем так называемого принца Ахайского, пока Медичи мало-помалу не присвоили себе безграничную власть над городом.