Ганзейцы. Савонарола

Настоятель обители, вошедший в комнату больного вместе с отцом Ансельмом вслед за Реймаром, подтвердил слова молодого человека, заявив датчанину, что если он не согласится на все справедливые требования Реймара, то будет неминуемо передан в руки надлежащей власти.

Итак, Кнуту Торсену осталось только одно — подписаться под свидетельством, которое возлагало на него весь позор, запятнавший имя Реймара.

Реймар прижал к сердцу этот листок, на котором подпись Торсена была скреплена подписями настоятеля и отца Ансельма. Глаза юноши наполнились слезами, и он воскликнул:

— Теперь я вновь могу переступить порог родного дома и взглянуть прямо в глаза моему отцу и обнять мою мать и сестру!

Датчанин мрачно и упорно смотрел в сторону.

— Теперь ещё есть у меня до вас другое дело, — начал опять Реймар после некоторого молчания. — Мой отец дал вам известную сумму денег в долг, на срок, который вы давно уже пропустили, так как, видимо, желаете уклониться от исполнения ваших обязательств. Вы для этой цели переселились в Данию, сообразив, что вас невозможно будет преследовать там за долги при нынешних беспрестанных войнах немецких торговых городов с аттердагом. Так вот и это дело тоже должно быть теперь же улажено.

Кнут Торсен, однако же, стал оспаривать размеры выданной ему суммы и, наконец, уличаемый Реймаром, насмешливо воскликнул:

— Что же вы со мной спорите? Не хотите ли заглянуть в моё долговое обязательство в городской книге, что в Любеке?

— Кнут Торсен! — сказал Реймар совершенно изменившимся голосом. — До сих пор я считал вас только злым и мстительным человеком, который не разбирает средств для удовлетворения своей страсти. Но ваше теперешнее насмешливое замечание выдаёт в вас просто негодяя!

Торсен закричал от злобы и сжал кулаки.

Молодой любечанин бесстрашно подошёл к нему и сказал:

— Я знаю, что это вы приказали выкрасть ваше обязательство из городской книги.

Торсен содрогнулся, и его взор ясно изобразил полное признание виновности.

— Я, право, ничего об этом не знаю, — поспешил он пробормотать. — Если этот документ и пропал, то я в этом нисколько не виноват. Могу присягнуть в том, что с того дня, как я в последний раз посетил вашего отца в его конторе, я ни разу не бывал в Любеке!

— Вы приводите детские доводы, — сказал Реймар с величайшим пренебрежением. — Само собою разумеется, что не вы сами, а только по вашему поручению другое лицо похитило этот документ, точно так же, как по вашему наущению произведено было нападение и на Бойскую флотилию, хотя вы сами при этом и не были. Нет, нет, Торсен, поступайте, как подобает зрелому и разумному мужчине. Нам же с вами ни о чём более и говорить не придётся, и я оставлю вас в покое, как только вы исполните ваши обязательства по отношению к моему отцу.

— Да как же я их исполню! — насмешливо отозвался датчанин. — У меня ничего нет! Вон пойдите, обыщите меня!

— Вы можете написать вашему торговому дому в Копенгаген, чтобы вам сюда была выслана соответствующая вашему обязательству сумма. Знайте, что до её получения вы не выйдете отсюда.

Торсен был вне себя от ярости.

— Опомнитесь, — сказал ему под конец объяснения Реймар, — и подумайте о том, что вы неисполнением вашего обязательства можете довести старую, почтенную фирму до полной гибели. Не берите ещё и этого греха на душу — сжальтесь над самим собою! Ведь было же время, когда и вы, Кнут Торсен, пользовались общим уважением. Постарайтесь возвратить себе это уважение — и прощайте!..

И Реймар удалился, оставив датчанина в сильном волнении и в тяжкой борьбе с самим собою.

XXXI

Настойчивый друг

В определённое договором время приморские города выпустили из своих гаваней суда, снаряженные к плаванию и к военным потребностям, и флоты их покрыли собою всё море на север и юг от Норезунда, сбираясь на великую борьбу с соединёнными силами Дании и Норвегии.

Войну начали вестерлинги, набросившись со страшной яростью на южные берега Норвегии, где они стали огнём и мечом опустошать города Г анона, сожгли дотла около двухсот деревень и увели в плен все неприятельские корабли.

Перепуганный король стал молить о перемирии, которое ему тотчас и было дано, так как он добровольно отказался от всяких притязаний на шведскую корону и признал шведским королём Альберта Мекленбургского.