Гарь

Днём пришла боярыня Евдокия Кирилловна с Марьей проведать, что там с хохлатками. Уж хоть бы одыбались, всё будет мальчонке хворому Симеонушке яичко-другое. И обрадовались, видя, как дружно, в драку, будто и не помирали, клюют курочки кашку, бормочут, задирают одна другую.

– Это каво они так славно наворачивают? – полюбопытствовала боярыня, взяла кашки из корытца, растёрла в пальцах. – Што это?

– Нашу еству наворачивают, ишь приглянулась как. – Протопоп посмотрел в глаза боярыне, та, потупив очи, обтирала платочком испачканные руки. – Ты, матушка, вели таку же кашку имя варить. Курам лесное что зимой поклевать, то доброе дело.

Агрипка сидела на топчане с чернушкой на коленях и наособицу, с ладошки, кормила её, поглаживая по маленькому гребешку.

Ничего не сказала Евдокия Кирилловна, поясно поклонилась и, прикусив губу, вышла на воздух, смаргивая слёзы. И тут же прибежала Софьюшка с туесом, полным муки, и куском мяса в ведёрке. Вежливо, как должное принял подношение Аввакум, а когда девки засобирались уходить, а Агрипка подсадила было в короб к остальным чернявку, то Софьюшка отстранила её и накрыла короб холстиной.

– Добрая ты деушка, бери курку, раз приглянулась, – позволила она, прижала Агрипку к коленям. – Да прибегай почаще, не стыдобься, боярыни так сказали.

– Дак гонют, – потупилась девушка, – то воевода, а пуще кривой тот. Не сгадаешь, когда и прибечь.

– Сгадаешь, – подмигнула Софьюшка. – Я к ставеньке тряпицу вязать стану. Пойдешь мимо, а там знак наш тайной, поскребешь в оконце, и всё ладно будет.

Хаживала Агрипка под оконце. Не так часто, а когда подопрёт к краю лютый голод. Иногда бывали на ставеньке тесёмочки, иногда нет. Однажды подала ей Софьюшка из оконца торбочку тяжеленькую. От радости, что многонько домой притащит, бросилась бегом к землянке Агрипка, да столкнулась у крыльца хором с воеводой. Опешила девушка, что-то больно оборвалось внутри и похолодел живот от страха. Стояла ни жива ни мертва.

– Дай-кось, – потребовал Пашков.

Агрипка протянула торбочку, да так и осталась стоять с протянутыми руками. Воевода распялил мешочек, поворошил в нём ячмень вперемешку с мукой и рожью, приподнял брови и горестно вздохнул носом.

– Боле под окошко не бегай, скрытница. Ты уж барошня, – сказал, возвращая торбочку, – а в день недельный всяк раз приходи в избу. Так-то складнее будет.

И пошел своей дорогой. И Агрипка пошла своей, прижимая к груди гостинец, не таясь и всхлипывая от нежданной ласки грозного воеводы.

Тишь, какая настаивается во времена недобрые, уж которое время властно насельничала в вымирающем остроге. Внутри огорожи еле передвигались, шоркая ногами, полуживые тени и, подобно осенним снулым муравьям, волочили очередную обездвиженную тень за проезжие ворота острога и там складывали желтые костяки к другим в один штабель.

Однажды башенные глядачи криками всполошили острожных сидельцев. Выползли люди из дымных избёнок и землянок: о чём сполох? Стражи прокричали, мол, подступает орда во множестве, и все на конях.

Казаки разобрали пищали, заняли боевые места у стрельниц. Воеводы с сотниками взошли по лестнице на стену, на огнебойную площадку, всмотрелись из-за острого частокола.

Прибывшие к острогу были эвенками. Сидели на оленях, на конях с луками за спиной и бриткими копьями-пальмами в руках, с которыми ходят на медведей. У многих были и пищали, не иначе отбитые у казаков из сожженного ранее острожка. Еремей насчитал больше двухсот воинов, остановившихся от острога за два полёта стрелы. Они что-то кричали, размахивали руками. Казаки не отвечали: толмача у них не было, его Пашков казнил ещё год назад.

– Едут, батька, едут. – Еремей из-под ладони вглядывался в эвенков. – Оружие посымали. Нам бы тоже выйти навстречь, переговорщики небось.

– Нет им моей веры, – заводил головой воевода. – Пальнуть поверх шапок для острастки.

От подъезжающих донёсся крик по-русски:

– Воевода-а! Князь Гантимур к тебе пришёл! Выходи встречай или ворота отворь! С миром пришел князь!

Пашков велел подняться на стену казакам из Амурского отряда Степанова, приказал:

– Шибче глядите, не маньчжур ли пожаловал или китаи?

Степановцы долго из-под руки и сквозь кулак всматривались, наконец определили:

– Не китаи и не маньчжуры, хоть и одной колодки люди. Это эвены, а по-русски блажит никак Ждан Малой, нашего отряда пушкарь.

– А как он к людям Гантимуровым попал?

– Ну дак много нас дунуло с Амура. Бежали кто куда почем здря.

Пашков задумался, прикрыв один глаз, открыл его и прикрыл другой и снова задумался. Помедлив, распорядился:

– Ступай, Еремей, посольством к имя, да возьми с собой Василья Кривого, у него глаз пронырливый, да сотников пару прихвати из тех, что телом побравее, а мы вас на случай какой неловкой прикроем затинными пищалями. И уж в острог их не приглашай, поймут, каково тут у нас житьё, конями перетопчут. Ну а ежели торговать станут, то наш им товар един, знаешь какой: любят его все сыроядцы.