Гарь

Тут ни шатко ни валко весна подступила, и собрался архиепископ Симеон на Московский собор. Оставить епархию Тобольскую на Аввакума не решился, хоть и протопоп, да в опале, а ещё и царь Алексей Михайлович отъехал с войском в Литву воевать, оставя государство на руки для догляда и управы великому государю-патриарху Никону, а уж тот не потерпит быть сосланному вражине над епархией. Не посмел Симеон и скрепя сердце вверил дела патриаршему приказному Григорию Черткову с дьяком Струной и отбыл в легком возке из Тобольска с тужью на душе, предчувствуя большое неурядство.

А неурядицы начались сразу, как только отдалились и стихли под дугами владычных коней заливистые погремцы.

Собрался к вечерне Аввакум и надумал унести посох епископский в свой Вознесенский собор и оставить его в алтаре до лучших времён. Что греха таить – подумывал, авось молитвами царицы и сестёр царских в своё время и обрящет сан епископский и порадует благодетельниц явясь пред их очами с посохом, подаренным ему с тайным значением. Взял посох, а свой протопопий, двурогий, оставил дома и зашагал к Вознесению и чего не ожидал – столкнулся с Ивашкой Струной. Дьяк так и присел и руками по ляжкам плеснул и глаза в узких щелочках злыми мышами забегали.

– Уж и епископом самосодеялси-и! – изображая испуг, заскулил он. – С повышением тя, а ладнее б с повешением! Чаял я, ты распоп, а ты еписко-оп! Чудно сие!

– Чадно тебе, чёрту, у котла со смолой коптиться, – обходя его стороной, отмахнулся Аввакум. – Всё-то вонью кадишь и не задохнёшься?

Струна, как обычно, встряхнулся по-собачьи, оттопырил локотки, замотал кулаками:

– Зри-и, людие! – заорал и закожилился. – Не по чину знак священнический своровал и с ним бродит! Свидетельствую: в Москве клятый и сюды сосланный за блядословие на патриарха великого Никона, он и здеся в чинопочитании блудит!

Народ шел мимо, кто усмехался, кто подзуживал. Казачина с пышной бородой, с нарядным парнишкой на руках, брезгливо сплюнул.

– Чё ты ногами, ровно паук, сучишь? Взойди на яр да с раската и блажи на весь свет плетуху о государевом слове и деле. Отик напечный.

Кто-то поддержал:

– Реви, дьякон, клади голову на кон! Пошто две-то носишь?

– И обе, гля, дурные!

Струна схватился за голову, общупал, прищурился, запоминая, кто что и как сказал, через узенький кулачок протянул жидкую бородёнку и запылил к воеводской канцелярии.

Вечерня шла ровно, слаженно, да вдруг в конце её дверь распластнулась и на пороге восстал в сборчатом полушубке, малахае рысьем, ичигах и с кнутом в руке Ивашка Струна. Не перекрестясь на иконы, поклона не обронив, пробежал, расталкивая молящихся, прямо к клиросу, подпрыгнул кошкой, ухватил за бороду Антония, дьячка вознесенского, криком полоша прихожан, мол, Антоний спёр в кафедральном соборе Софийском из свечного ящика деньги и свечей довольно. Антоний, опешив от такого наскока и оговора богохульного, стоял с распевной книжицей открыв рот, как неживой. Струна вскочил в церковь не один: на пороге кучились прибежавшие с ним подручники – попы софийские и чернецы.

– Аще и кружку с подношениями на храм и масло лампадное приохотил! – орал, кривляясь, дьяк.

Протопоп сошел с амвона, цепко ухватил Струну за плечо, другой рукой поймал кнут, выдернул его из кулака Струны, размахнулся и огрел дьяка по спине. Уж и не так-то был силён удар по овчине – хлопок глухой – но Струна заизвивался ужом, взвыл по памяти из «Уложения», что «ажели кто кого безчинно в церкви Божии ударит, то того церковного мятежника бити батоги, да на нём же взять за бесчестие кого удариши».

– Придави его, Антоний! – приказал Аввакум и пошел к выходу.

Люди Струны попятились от него, прыснули врассыпную на улицу, а он заложил дверь накладкой, вернулся к алтарю, возле которого пришедший в себя Антоний гнул, удерживая меж ног голову Ивашки. Малахай с головы Струны свалился, и от багровой плеши с испугу валил пар.

– Дьявольским научением вторгся в собор с бесы своими, – выговаривал протопоп, расправляя кнут. – Да побежоша они, гонимы Духом Святым. А ты, воевода беспятых, заголяй задницу, надобе тя за смуту по афедрону уласкать маненько.

От души, с оттягом полоснул по оттопыренному, плотно обтянутому кожаными штанами заду, аж просёк их, ещё раз вскинул руку, соря прилипшим к плетеному кнуту оленьим ворсом, и вновь ожёг наискось, обозначив на заднице крест с вылезшей наружу шерстью.

Выдернул голову из ног Антония обезумевший Струна и, прикрывая ладонями вспоротые штаны, сиганул из церкви на крыльцо и, вскуливая, зазигзазил вдоль по улице.

Переломил кнутовище Аввакум и швырнул ему вслед, а дверь не затворил, дескать, пусть-ка выветрится пёсий дух из церкви.

Свершил службу, попрощался с прихожанами, и принялись всем клиром прибираться в храме, приуготовляя её к утренней службе.