Гарабомбо-невидимка

Мы на полном скаку слетели вниз. Нет, половина доскакала, а другая полегла на склоне! Кони брыкались, просили их пристрелить.

– Жарко, не могу! – кричал Ариас.

Его коня убили, но он вовремя спрыгнул. Лучший пращник из Гапарины пошел вперед, вращая свое оружие. Тогда выстрелили в него.

– Сио, – свистнула его мошка.

– Сио, сио, сио, – свистнули еще три.

– Ах! – вздохнул мой конь и упал, ногу мне подмял.

– Куцый, что это ты? Куцый?!

– Сио, – просвистела мошка, которая в ту пятницу плясала с моей племянницей Росарио.

Двое солдат увидели, что я встать не могу, и пошли ко мне. Я пробую выбраться, никак! А он штык заносит. Ну, я с горя ударил его ногой, шпора на ней. Он лицо закрыл и отскочил. Темно уже, всюду кричат, люди и кони умирают.

– До свиданья, Мелесьо, – вздохнул Куцый.

А я ему ответить не смог, еще один солдат подходил. Но тут я выбрался, коня поцеловал – он не слышал, он уже умер, и Травка, и Боров, и Соловый. Борова так назвали, у него глазки были свиные, а вообще-то он очень шустрый. Ему что изгородь, что скала, что река – все одно. Когда его хозяин напьется, он прямо летал через стены. А Травка – та кроткая, как овечка. Послушная. А Соловый – лихой конь, молодец!

– Сио, – свистнула маленькая круглая мошка, похожая на Алехандро Хинеса.

Я схватил солдата и через тучи этих мошек понес его вверх, на Мурмунью, чтобы сбросить вниз. Он меня бьет, а я себе иду, иду, иду.

– Да стреляйте вы, братцы! Стреляйте, миленькие!

– Патроны кончились! – отвечают ему солдаты и отходят, а на них сыплются удары бичей.

Я все иду, иду, иду. Он заплакал.

– Прости меня, сеньор!

С высоты я посмотрел, как горит Мурмунья. Поднял его и чувствую, у меня изо рта летит мошка.

– Сио!

Был я у себя, в Гапарине, старался скотину успокоить, а тут вижу, соседка моя, Фауста Травесаньо.

– Сосед, войско идет!

Я ничего не отвечаю.

– Бумаги спросят или перебьют нас, как в селенье Ранкас? Могут они нас убить?

– Войско – это войско и есть, кума.

– Давай хоть скотину спасем!

Мы сгоняли наши оба стада, когда прибежал молодой Ханампа, весь дрожит.

– Алехандро Кальюпе, солдаты так и валят! Обманул нас Гарабомбо! Теперь все умрем.

– Чего ты? У нас права. Мы чужую землю не занимали.

Поднималось солнце. На дороге в Тамбопампу показался всадник, качается.

– Это кто?

– Он раненый.

– Пьяный он!

Максимо Трухильо едет, орет, веселится. Лицо в муке, голова в траве в какой-то.

– Слушай, дон Максимо, ты солдат не видал?

– Где это?

– Наверху.

– Выпить нету?

– Я не шучу, Максимо. Они идут с гор, все жгут.

– Это мы мигом! Я человек военный. В армии служил, сражаться научен. Никто не может напасть без объявления войны.

– Матерь божия! Да вот они!

Солдаты спускались по склону.

– Бежим-ка лучше! – сказал Ханампа.

– Еще чего! Это я мигом. Сейчас поговорю с товарищами по оружию. Переговоры, братцы, переговоры!

Он вынул пестрый платок. Солдаты медленно шли.

– К вам обращается бывший товарищ по оружию! Поговорим спокойно, братцы! Как положено, по всем правилам! – Он пошел к штурмовому отряду. – С вами хочет говорить сержант кавалерии! Ветеран! Стойте, ребята!

Они покропили на хижину Ханампы. Солома была старая.

– Да стойте вы! Где это видано жечь дома мирного населения? Что, устава не знаете? На гражданское население не нападают. Что с вами, братцы? Вы правила уважаете или нет?

Его прошили пулями. Ханампа заплакал.

– И нас так убьют! Что мы против них можем?

Тогда Скотокрад понял единственное, что открыл ему Речной Старец: «Ты умрешь, когда тень будет белой». Тень белая! Летучая мышь летела в ярком свете. Вот оно! Мертвые давно ему являлись, порасспросить, как идут дела. Приходили они голодные. Он всегда припасал им еду. Они так и кидались, но все зря. Они ведь зря едят, у них все вываливается через дырку в горле. По этому признаку их и можно узнать. Они ели, а он им рассказывал, как и что. Но последнее время, больше месяца, они присядут, и все, ничего не слушали. Если он начинал им рассказывать, как все хорошо идет, они глядели в землю, словно им это ни к чему. Теперь он понял: они ждали, когда он будет с ними!

Солдаты перешли к другой хижине. Они с трудом дышали и от страха, и от тяжелого оружия.

Старуха Сульписия упала на колени.

– He жгите мой домик, бога ради! Я тут зерно держу. У меня больше ничего нету!

Солдаты полили крышу бензином и подожгли. Солома буйно горела. Сульписия стонала. Начали лопаться маисовые зерна. Выскочили обожженные кролики. Старуха узнала тех, кого угостила, и, как ни была она слаба, ярость опалила ее сердце. Она вцепилась в куртку капрала.

– Я тебе дала поесть!

– Прочь отсюда!

– Я дала тебе маису, а ты жжешь мой дом. Тогда плати! Или отдай картошку! Плати, такой-растакой!

– Брысь, старуха поганая!

Но она кричала и бранилась, пока старая мошка не свистнула: «Сио…»

Солдаты перешли к дому Нестора Гутьерреса, В хижинах остались только старики и дети. Уже час, как Скотокрад прошел по селенью и сказал, что Мелесьо Куэльяру в Гапарине нужны люди. Жена Гутьерреса опустилась на колени.

– Не жгите, ради господа! Мы старые. Мы уже не можем работать. Последний раз дети нам помогли снять урожай.