Гаранфил

На другой день чуть свет он уже был на заводе. Во дворе и в помещениях еще горели лампочки. Рабочие начали таскать хлеб в машину, а Магеррам бросился к двери, что вела на второй этаж. На лестнице была такая тьма, что, даже зная здесь каждую ступеньку, он дважды споткнулся. «Не к добру, подумалось. — Плохая поимета, и что споткнулся, и темнота эта…» Уже в коридоре он решил было повернуть назад, но секретарша Биландарлы толчком распахнула дверь приемной, и он, Магеррам, оказался в слепящей полосе света. Дверь в кабинет тоже нараспашку, и Биландарлы — он говорил сразу по двум телефонам — приветственно кивнул ему, взглядом приглашая войти. Он даже приготовился подписать документы, но руки у Магеррама были пусты. «А-а-а, наконец-то решился старый дурень», — с удовлетворением подумал Биландарлы. Будто нарочно он тянул разговор по телефону, долго и нудно выговаривал кому-то за плохо отремонтированный корпус, одновременно диктовал месячную сводку по выполнению плана…

У Магеррама заныли ноги, он обогнул на носках длинный стол и, осторожно присев справа от занятого разговорами Биландарлы, огляделся. А здорово здесь все переменилось за последний год. Когда-то пыльный, обшарпанный коридор обшили деревом, пол покрыли линолеумом. Он, Магеррам, и этот кабинет хорошо помнит — два-три шкафа, старый кривоногий стол, несколько табуретов вдоль стен, на которых висели засиженные мухами грамоты, соцобязательства. А сейчас прямо министерский кабинет! Ковер под ногами, полированная мебель, импортные кресла, обтянутые кожей… Приемник, занавеси из шелка. В шкафах — как маленький музей. Это подарки, чего тут только нет! И полотенца, вышитые петухами, и рога, отделанные серебром, и макет нефтяной вышки… Подарки передовому предприятию. На стене с одной стороны — цветные фото продукции завода: хлеб разной формы, булки, бублики… С другой — календарь. К каждому месяцу своя картинка. Эта октябрь. Жухлые, сморщенные листья в стылых лужах. Почти оголившиеся деревья… Пустая скамья в аллее парка. «Вот так и жизнь, — грустно подумал Магеррам. — Каждый месяц уносит что-то… Суетишься, чего-то ждешь, смотришь, уже зима с пронзительными, холодными ветрами».

Наконец Калантар Биландарлы положил обе трубки, пошарил прищуренным взглядом по серому, напряженному лицу Магеррама.

— Добро пожаловать, Магеррам-бек! Решился все-таки… Что невеселый? Неужели в твоем сундуке уже, правда, дно видно?

Магеррам сокрушенно замотал головой, стул под ним жалобно скрипнул.

— Да быть вам господином покорного слуги, Калантар-бек. Дай бог вам еще выше подняться в должности, чтоб даже в вашей тени находили мы защиту. Чтоб не пускали на ветер то, что может прорасти, если хорошо посеешь…

Биландарлы отрывисто рассмеялся.

— Ха, а ты остроумный мужик, Магеррам-бек. Прямо философ. Ну, развеселил, до смерти готов быть другом тебе. К добру ли твой приход?

Магеррам вытер платком взмокшее лицо.

— Что может быть кроме добра, Калантар-бек? Вот все над вашими словами думаю, после того разговора…

Биландарлы изобразил недоумение.

— Какого разговора? Каких слов? Что-то не припомню, чтоб какой-то особый разговор у нас с тобой был.

«Испытывает, — догадался Магеррам, — хочет посмотреть, как я выкручусь, если он от намеков своих откажется. Ну что ж…»

— Да, да. Может, показалось мне, Калантар-бек. А пришел я сказать, что из шести машин три вот-вот встанут из-за покрышек. Надо что-то делать.

Биландарлы пытливо всматривался в глубоко сидящие, спокойные глаза Магеррама.

— Вот ты какой, — сказал тихо. — По ходу перестроился, значит? Да… Молодец. Ну что ж. Я не прокурор, садись ближе. Если есть бумаги с собой, разложи их на столе. И, пожалуйста, закрой дверь. Вот так…

С первых же дней работы на новой должности Калантар Биландарлы не без тайного умысла присматривался к людям. Уж он-то хорошо знал: «Кто собирает мед, тот и пальцы облизывает». На старом месте кое-что ему перепадало. Правда, в тресте общественного питания он заведовал всего-навсего небольшим отделом, но оформление заявок на продукты шло через него. Кому-то недодашь, зато свой человек получит и мяса вдоволь, и масла, и риса. Вместо двухсот порций все триста вытянет. Ну, само собой, государству шла сумма за двести, а прибыль за сто неучтенных оседала медом на пальцах деловых людей. И все были довольны. А тут его на повышение двинули. Поздравляли все. Как же, вверх пошел, заместителем директора хлебозавода, оклад на пятьдесят рублей больше. А что такое пятьдесят рублей? Один базар. Тем более сейчас, когда в дом прекратился приток масла, мяса, рыбы.