Гаранфил

— Рухнула крыша над головой дочери, — несдержанно выпалила она в лицо Магерраму. — Лучше бы шею сломала себе в тот день, когда отдала ее тебе.

Магеррам молча стерпел оскорбление. Не до счетов было, да и где еще спрячешь ценности, если не у матери Гаранфил, которая ради дочери и внуков сохранит все это и словом никому не обмолвится.

…Она заперла за собой калитку. Трое мальчишек, опередив бабушку, бросились в дом. Когда Бильгеис добралась до кухни, все трое висели на матери, наперебой рассказывая о рыжем толстолапом щенке, — они притащили его с улицы и упросили бабушку приютить подкидыша.

Как изменилась Гаранфил за сутки! Большие глаза ее запали, лицо заострилось, поблекло.

— Ничего, мама, ничего. Скорее всего, это недоразумение, ошибка. Когда его… когда уходил Магеррам, сказал, что через день-два будет дома. Гаранфил обняла мать, шепнула, чтоб та не плакала при детях. — Ничего. Даст бог, обойдется все.

Но Бильгеис не была столь наивной, как дочь. Натерпелась с самого начала войны. Горе, нужда не красят человека, не делают его ни сильнее, ни моложе. Горе высасывает все светлое, доброе из души, поселяя там боль и горечь. «Ошибка…» По ошибке навряд ли заберут человека в тюрьму. Без следствия, без допросов, очных ставок с клеветниками. Хотя… Все может быть. Несчастная Гаранфил…

Что ожидает ее с кучей детей? Никогда не работала, привыкла на всем готовом. Жизни не знает, людей не знает. Чтоб тебе ослепнуть, Магеррам! Как ты мог допустить такое! Правда, я живу с открытыми глазами, не то что моя дочь. Знаю, кое-что припрятано у вас на черный день. Но на сколько хватит накопленного? Семья, адвокаты… Потом, когда срок дадут, надо будет еще и в тюрьме платить за каждое свидание; хоть бы один брал, а то в несколько ртов надо по куску положить.

И Гаранфил странная какая-то. Как во сне живет, все прислушивается к шагам за забором, а вечерами глаз с телефона не сводит. Даже дети ей не в радость. Надеется, ждет. Недавно Бильгеис попросила ее за хлебом выйти отказалась. Боится весточку от Магеррама упустить. А ей, Бильгеис, разве легко везде самой? Счастье, что бог здоровьем не обидел. Никто не дает ей ее сорока восьми, и порода в их роду такая — седеют поздно. Сколько сватали после смерти мужа! Хорошие люди, бывало, сватали. Из-за Гаранфил осталась одна — боялась невзлюбит отчим падчерицу, всю жизнь девочке отравит. А теперь вот крутись, разрывайся между семьей Гаранфил и своей работой. Правда, библиотека, где работает Бильгеис уборщицей, в центре города. Сначала стыдилась Бильгеис — уборщица. А потом привыкла, да и ее полюбили сотрудники, очень ценили за чистоту и опрятность. Особенно стали заботливы с тех пор, как четырежды стала бабушкой Бильгеис; домой пораньше отпускали, и среди дня могла она и в школу за внучкой зайти, и на базар сбегать, по дому дочке помочь.

Ничего. Лишь бы дети росли здоровыми. Она, Бильгеис, все вынесет.

Зря ждет Гаранфил, то и дело бросаясь к калитке.

И день прошел, и два, и пять, а Магеррама все не было.

* * *

Гаранфил разбудила мать на рассвете.

— Стучат! Слышишь, стучат. Магеррам, наверное, вернулся. Я сейчас…

Она вскочила с постели, но Бильгеис опередила ее:

— Подожди. Зачем Магерраму так громко стучать в свой собственный дом. Пойду посмотрю. А ты оденься, — бросила Бильгеис дочери и поспешила во двор. — Иду, иду! — донесся ее негромкий голос.

Эти три милиционера даже «здравствуйте» ей не сказали, молча прошли в распахнутую калитку и направились в дом.

— Кто хозяйка?

— Я. — Гаранфил откинула небрежно рассыпавшиеся волосы. — Я — Что вам… еще надо?

Один из пришедших показал ей бумагу, она попыталась прочесть, но буквы прыгали перед глазами, сливались в непрерывно бегущие строки.

— Санкция на обыск.

— Хорошо, хорошо, только детей не будите.

Человек сдвинул фуражку с загорелого лба, лицо у него было усталым, безучастным.

— Извините, не могу. Мы должны…

— Что и у детей?

— Да, — он поднял на нее серые, пытливые глаза. — Разбудите и отправьте к соседям.

— Мама! — крикнула Гаранфил.

— Сейчас, сейчас. — Бильгеис пошла в комнату, где спала детвора, и один из милиционеров шагнул за ней.

Через несколько минут оттуда донесся рев маленького Айдына, хныканье Солмаз… Пока Гаранфил одевала дочь и сыновей, Бильгеис сбегала к соседям, попросила приютить ребят. Напрасно боялась она расспросов — никто и словом не обмолвился. Жена Керима молча увела к себе перепуганных спросонья детей.

Вызвали понятых, и обыск начался. «Ищите, ищите, — злорадно подумала Бильгеис. — Посмотрим, что найдете. Поздно пришедший гость ест на собственные деньги».

— Давай пиши, — тот, кто предъявил санкцию на обыск, кивнул немолодому, медлительному, с полным ртом стальных зубов милиционеру. — В шифоньере пальто мужское зимнее… Драп. Поношенное… Два костюма шерстяных… Раз, два… Пять. Пять сорочек. Платьев женских… Одиннадцать. Производства фабрики Володарского…