Гаранфил

Господи, она готова была вынести все, даже лишиться добра, вовремя припрятанного мужем, только бы помочь ему распутать этот узел. Только бы он вернулся, снял с ее плеч непосильное бремя, необходимость думать, решать, что-то делать. Ей ведь и посоветоваться было не с кем; в пустоте, которую незаметно, постепенно, продуманно создавал вокруг нее Магеррам, изолируя ее от матери, ближайших родственников, подруг, не было ни одного человека, которому она могла бы протянуть руку за помощью. Ни одного!

Через несколько дней после обыска неожиданно зазвонил телефон; чуть не до обморока напугал обеих женщин этот поздний звонок.

Со страхом, словно боясь обжечься, взяла Бильгеис трубку.

— Алло? — голос был резкий, незнакомый.

— Кого тебе, сынок?

— Гаранфил.

— Кто спрашивает?

— Слушай, позови дочь. Ясно?

Это было сказано так категорично и нетерпеливо, что Бильгеис поспешно окликнула дочь — та возилась в кухне.

— Тебя, Гаранфил. — Бильгеис подозрительно посмотрела на дочь. Какой-то мужчина.

Гаранфил вытерла грязные руки о передник, с опаской взяла трубку.

— Алло?

На том конце провода нервно откашлялись.

— Слушай, ты хоть сама знаешь, какая красавица? Не встречал таких никогда. Только один раз… Давно. В Москве это было, в музее. На картине она с ребенком нарисована. Милиция охраняла эту картину. Ну, Магеррам… Ну, молодец! За такую, как ты, стоит, наверное…

Бильгеис, сгорая от любопытства, видела, как покраснела, стыдливо опустила лицо Гаранфил, как дала отбой, не дослушав незнакомца.

— Кто звонил? К добру ли так поздно?

— Поздно? — рассеянно переспросила дочь. — Да, да, поздно. Ложись спать, мама. Я сама постираю детское белье.

И ушла в ванную.

Но разве могла бы заснуть Бильгеис, не узнав, отчего так по-девичьи покраснела Гаранфил, поспешно положила трубку. Бильгеис покрутилась в детской, протерла и без того чистый кухонный стол. Поколебавшись, заглянула в ванную. Гаранфил стирала, и Бильгеис видела только ее спину, с проступавшими сквозь кофточку лопатками, свесившимися над тазом волосами.

— А ты не знаешь, кто бы это мог быть? Ну, тот, кто звонил… Я, кажется, догадалась. — Она ждала вопроса, но Гаранфил даже не обернулась к матери. Только чуть медленней задвигались лопатки под ситцевой кофточкой. Помнишь, он показал бумажку насчет обыска. Наверное, главный из них. Чертов сын глаз с тебя не сводил.

Мать заметила, какими розовыми стали уши и шея дочери, — она смахнула клочья пены с рук.

— Что тебе в голову взбрело, ай, мама! Посмотри на меня, на кого я стала похожа! А в тот день и вовсе…

Бильгеис закрыла за собой дверь ванной.

— Скажешь, не заметила? Тогда почему он ни о чем не спросил тебя? Не слепой же! Я видела, как он шарил глазами по стенам, полу… Как усмехнулся, когда перебирали в шифоньере твои старые, дешевые платья. А копеечная посуда в серванте? Я следила. Смотрю, уставился на пустые дырочки в твоих ушах. Ну, думаю, сейчас спросит: «А где ваши бриллиантовые серьги, Гаранфил-ханум?» Так что обыск он просто так… Несерьезно все сделал. Эх-х, поверь мне доченька. Почти пятьдесят лет на свете живу.

Гаранфил разогнула спину, тыльной стороной ладони откинула волосы с лица.

— Не знаю, мама… Не знаю, добрый он или злой. Какое это имеет значение? Ему приказали — он исполнял. С чего бы ему щадить меня, притворяться? — Она пожала плечами. — Показалось тебе.

Молодые, шустрые глаза Бильгеис обрадованно прищурились: кажется, удалось преодолеть преграду, пробить брешь в холодном отчуждении дочери. Который День только и слышишь: «да», «нет»… И все. С детства она такая, Гаранфил. Замкнутая. Притихнет за книжкой — как ставни захлопнутся, слова лишнего не обронит.

— Не все так просто, «приказали — исполнил». Живой человек, что у него сердца нет? Увидел ораву детей, пожалел. Или…

— Что «или», мама? — Гаранфил снова наклонилась над тазом.

— Или красота твоя причина. Мужчина всегда пленник своих глаз. Кем бы он ни работал. Не спорь со мной, Гаранфил, — Бильгеис разочарованно вздохнула. Гаранфил явно не собиралась продолжать этот разговор. — Все равно, так или этак. Спасибо ему, я уверена, если бы даже натолкнулся на горсть золота, сделал бы вид, что не заметил. А о том, что заметил, даже не спросил, дай бог ему здоровья.

Помешкав, Бильгеис наконец удалилась. Как только стихли шаги в спальне, Гаранфил выпрямилась, подошла к зеркалу, смочив ладонь под чистой струей, протерла лицо, пригладила волосы.

«Интересно, на какой картине он увидел на меня похожую? Да еще с ребенком… И почему картину должна охранять милиция? Найти бы эту картину».

Она порассматривала в зеркале свое похудевшее большеглазое лицо и, зевнув, принялась за стирку.

* * *