Гардемарины, вперед!

— Нет, мы здесь важно живем. Какой трактир? У меня повар свой. А Гаврила теперь человек занятой. Его так просто в трактир не сгоняешь.

Ужинали в большой столовой. Алексей совершенно оробел от необычайной обстановки и смотрел на Никиту испуганно, словно ждал подсказки. Важный, как архиерей, Лука сам прислуживал за столом, с поклоном разносил блюда и разливал вино. Алексею казалось, что он присутствовал не иначе как на таинстве евхаристии, где не просто едят хлеб и пьют вино, а совершают великий обряд причащения во имя дружбы и вечного спасения.

— Ты ешь, ешь, — приговаривал Никита, посмеиваясь над смущением друга.

Алексей согласно кивал, стараясь аккуратно нарезать мясо, но оно увертывалось, и проклятый соус опять брызгал на скатерть. Особенно мешала салфетка. Куда он только ее ни прятал, боясь испачкать: под тарелку, на колени, локтем к столу прижимал, — она всюду находилась, норовя запятнать свою белизну.

Как только Лука поставил на стол фрукты, Никита отослал его из комнаты и придвинулся к Алеше.

— Ну, рассказывай…

Алексей освободился от салфетки, подпер щеку рукой и задумчиво устремил глаза в угол. С чего начать рассказывать Никите? Как записку передал в скит? Или как скакал верхами во всю прыть, опасаясь погони? Или как встретила их маменька?

Они приехали в Перовское затемно. «Кого ты привез, Алеша, Господи, кого?» — причитала мать, испуганно глядя на девушку. Та стояла, спрятав лицо на его груди, и Алеша тихо гладил ее плечо, замирал от легкого дыхания, которым она отогревала его гулкое сердце.

Только на следующий день, когда история Софьи была пересказана со всеми подробностями, с лица Веры Константиновны исчезло напряжение, и она тут же обласкала Софью: «Одно дите рожденное, другое суженое» — и всплакнула: «Будем теперь вдвоем Алешеньку ждать…» О том, что Алексей сам «в бегах», о театральном реквизите — костюме горничной, о штык-юнкере Котове не было сказано ни слова. Алексей и Софья согласно решили, что уже достаточно взволновали маменьку, а потому некоторые подробности биографии сына можно опустить.

Неделя пролетела, как миг. Мать сама напомнила Алеше о необходимом отъезде в навигацкую школу. «Алеша, а я? Как же мне жить без тебя?» — спросила Софья мертвым голосом. «Ждать», — только и нашел он, что ответить. «Ты поосторожнее там в Петербурге, — шепнула Софья на прощанье, — поосторожнее, милый…»

Никита внимательно и грустно смотрел на Алешу.

— По уставу я могу жениться только через четыре года, — сказал тот тихо.

— Ну, последнее время ты только и делаешь, что нарушаешь устав!

— Гаврила, кофей в библиотеку! — раздался за дверью строгий голос Луки.

Гаврила в белоснежном парике, малиновых бархатных панталонах и кармазиновом, в нескольких местах прожженном камзоле вошел в комнату, неся на подносе изящные, как цветки, чашки. При виде Алексея он улыбнулся и степенно сказал:

— С приездом, Алексей Иванович.

— Экий ты важный стал, Гаврила. И какой красавец! — не удержался от восклицания Алексей, на что камердинер насупился и закричал с неожиданной горячностью:

— На что мне эта красота? Я проклятый парик устал снимать-надевать. Руки у меня, сами знаете, не всегда обретаются в безусловной чистоте… соприкасаюсь с различными компонентами! У некоторых бездельников здесь всегда чистые руки! Лука орет: «К барину без парика входить все одно что голому!» — и ругается непотребно. Лука этот… — Он задохнулся от невозможности подыскать нужное слово. — Как в Москве жили, а? Сами себе хозяева…

— Побойся Бога, Гаврила, — укоризненно сказал Никита. — Ты ли не живешь здесь как хочешь?

Гаврила только рукой махнул и пошел прочь. В этот момент дверь отворилась, и в комнату ворвался Александр. Алеша вскочил со стула. Друзья обнялись.

— Сашка, как я рад тебя видеть! И какой ты стал франт! Не отстаешь от Гаврилы.

— При чем здесь Гаврила? — обиделся Белов, но видно было, что ему приятно восхищение Алексея. Он сел на краешек стула, непринужденно отставив ногу в модном, с узорной пряжкой башмаке. — Кончились, бродяга, твои скитания? Никита рассказал мне о твоих приключениях.

— Не обо всех, — быстро уточнил Никита.

— Это я понял.

— Сэры! Неужели опять вместе? — Возглас Никиты прозвучал как боевой клич, как призыв к подвигам, и Саша испытал величайшее облегчение оттого, что Алешка наконец приехал.

Уже три дня прошло, как встретились они с Никитой у здания Двенадцати коллегий, а так толком и не поговорили. Беседы их были рваными, полными каких-то недомолвок, словно играли в детскую игру, «холодно» — говори о чем хочешь, вспоминай, рассказывай, и вдруг «горячо, совсем горячо» — и оба словно понимают, что об этом пока не надо, нельзя и начинают говорить о другом. С появлением Алексея игра в «холодно — горячо» потеряла смысл. Александр вдруг понял, что присутствие молчаливого, в чем-то наивного и очень терпимого в своей доброте Алеши требовало обязательной искренности, понял, что только в его присутствии они могли с Никитой спорить, острить и откровенничать.