Гардемарины, вперед!

— Ваше сиятельство, оптимум мэдикамэнтум квиэс эст, — увещевал Гаврила. — Манэ ат ностэ![33]

Княгиню очаровывали, гипнотизировали непонятные слова, и она покорно ложилась в постель, но, как деревянный ванька-встанька, не могла долго удержать свое тело в горизонтальном положении.

Гаврила прибегнул к крайней мере — влил в хилое тело Аглаи Назаровны лошадиную дозу настойки пустырника и, дабы усилить действие лекарства, принялся без устали читать, словно отходную молитву, «Салернский кодекс здоровья»:

«Грудь очищает от флегмы трава, что зовется иссопом.

Легким полезен иссоп, если он с медом отварен,

И говорят, что лицу доставляет он цвет превосходный.

Черную желчь изгоняет с полей, с вином поглощенный.

И застарелую, говорят, унимает подагру».

Аглая Назаровна слушала с радостным, просветленным лицом, но даже пустырник, даже мудрость Арнольда из Виллановы оказались бессильными против укоренившейся привычки — княгиня дня не могла прожить без скипетра и державы правосудия. Очередное судилище состоялось.

В тронной зале собралась вся дворня. Княгиня в кресле на возвышении, Прошка у ног, вокруг статские чины — приживалки, у стен воинские — гайдуки. Гаврила и Алексей стояли позади дворни, как почетные иностранные гости.

Паж, тщедушный и длинный, как выросший в тени подсолнух, вышел на середину залы и огласил очередной справедливый донос. Минутная тишина… потом общий гвалт. От стены отлепился высокий чернобровый гайдук и пал перед барыней на колени, заголосила девка в белом вышитом сарафане, из-за трона выбежала француженка и театральным жестом стащила с головы парик, явив миру куцую безволосую голову. Суть дела состояла в том, что француженка завела бурный роман с гайдуком, а невеста гайдука, не будь дура, повторила подвиг Далилы — обстригла сонную француженку наголо. Кто был истец, кто обвиняемый — непонятно. И невеста, и француженка, и гайдук завели нескончаемое жалобное трио, словно в опере, когда все поют страстно, никто никого не слушает и каждый прав.

— Да что же это? — причитал скорбно Гаврила. — Что они все воют? Валериану им надо пить, а не судиться. Еще цветы ландыша помогают и цветы боярышника. Но самый золотой компонент — пустырник. А барыню-красавицу надо бромом накачать. Крепка…

Тем временем карлица Прошка начала свою адвокатскую деятельность и, поскольку дело касалось любви, повела защиту так прямо и забористо, что подданные грохнули хохотом, а Алексей покраснел и хотел было оставить помещение суда. Но его удержали чьи-то руки: «Не уходи. Придет и твой черед».

«Какой еще черед?» — подумал недоуменно Алексей, сбрасывая с плеча тяжелую руку.

Княгиня решила дело просто: «Поскольку любовь лишь амуру подвластна и дело сугубо интимное и только двух касаемое, то пусть француженка обстрижет девке косы, но не наголо, поскольку девка под париком спрятаться не может. А после этого пострижения пусть все сами разбираются. А если ничего путного не выйдет — пусть пишут, в справедливости не откажем».

Принесли ножницы, и француженка с важностью, словно игуменья, совершая великий постриг, вцепилась ножницами в тугую необхватную косу. Девка молчала, ненавистно косясь на гайдука. А вокруг все бесновалось!

— Сейчас мы ее в постельку, — потирал руки Гаврила, глядя на краснолицую, до предела возбужденную барыню. — Хватит бедламного дела!

Но суд, оказывается, не прекратил своей деятельности, а вступил в новую фазу. Опять на середину залы вышел паж и принялся читать бумагу. Алексей с ужасом и удивлением услышал, что героем очередного доноса является он сам. Он и представить себе не мог, что за три дня пребывания в доме Черкасских успел натворить столько подсудных дел.

— …у карлицы Прошки спрашивал, где, мол, сейчас князь обретается, и спрашивал пажа: любопытно, когда, мол, их сиятельство из дома уезжает и когда возвращается. У конюха Федота узнавал, кто, мол, ходит у «синих» за лошадьми и не обретается ли у них учитель какой в конной езде. У Августы Максимовны посмел интересоваться, есть ли у их сиятельства секретарь, а если есть, то какой, мол, с виду.

Судя по выразительности, с какой паж выкрикивал одно за другим обвинения, автором доноса был он сам. Да, Алексей был преступником. Он интересовался делами «синих», и не только прислугой, а посягнул в своем любопытстве на самого князя.

Алексея вытолкнули к самому трону, надавили больно на плечи, и он бухнулся на колени. Дело было настолько необычным, что княгиня пренебрегла опросами свидетелей и приступила прямо к опросу обвиняемого.

— Зачем тебе надо это было знать? — Голос Аглаи Назаровны был металлически-тверд и хрустально-чист.

— Да просто так. Интересовался… — лепетал Алексей.

— Как же ты, мелкий человек, посмел интересоваться князем?