Гардемарины, вперед!

— Подпись должен удостоверить ваш закон, а не лютеранский пастор. Но я сделаю все, что будет в моих силах, князь. И подопечной вашей помогу. Но будем уповать на Бога. Вы останетесь живы. — И он перекрестил Оленева лютеранским крестом.

Фридрих добился того, чего хотел. Русской армии утром пришлось спешно перестраиваться, предполагаемый тыл стал фронтом. Уже разнесся по армии слух: король прусский не может простить сожженный Кистрин, потому повелел своим солдатам пленных не брать и не давать пощады ни одному русскому.

Внутри каре не было видно, как перетаскиваются артиллерийские орудия, как меняются местами полки. Непорядок и быстрая перестройка русской армии давали о себе знать только разноликим, то стихающим, как прибой, то усиливающимся гулом, как вдруг раздался чей-то пронзительный крик: «Пруссак ид-ет!» В нем была та же отчаянность, с какой в море сидящий на фока-рее кричит: «Рифы!» Но была в этом крике и та же отчаянность счастья, с какой впередсмотрящий возвещает: «Земля!»

Никита бегом поднялся на вершину холма. Отсюда приближение прусской армии было видно как на ладони. Пруссаки шли, казалось, неторопливо, в четком порядке, блестело на солнце оружие, бились знамена на ветру. Это было величественное, торжественное зрелище, только слишком похожее на детскую игру, когда великое множество солдатиков из олова, дерева и металла выстраиваются на зеленом сукне стола, чтобы через минуту, ведомыми рукой игрока, начать маневры.

Никита оглянулся и обнаружил за своей спиной пастора, он неотрывно смотрел на армию Фридриха, губы его шевелились, шепча молитву.

В это время православные священники делали последний обход вдоль рядов солдат. Протопоп, окруженный священниками и служками с хоругвями и кадилом, ехал верхами по внутреннему каре и благословлял воинство идти на смерть. В этой группе Никита увидел и отца Пантелеймона, доброе, краснощекое лицо его было торжественно, губы скорбно сжаты. Он встретился глазами со стоящим в группе офицеров князем Оленевым и неторопливо перекрестил его. В это время солдаты, получив благословение, доставали из-за пояса кто кожаную, кто металлическую манерку, пили из нее водку и громко кричали: «Ура!»

Пруссаки были близко, уже долетали до холма звуки их боевых барабанов. Потом вдруг строй армии Фридриха развернулся в кривую боевого порядка. По рядам русских прошел невольный вздох. Через минуту уже слышны стали звуки немецких гобоев. Они играли военный гимн: «Ich bin ja, Herr, in deiner Macht»[105].

Началось… Гром пушек был подобен грому, когда молния бьет у вас над головой.

— Пожалуй, нам следует спуститься к обозам. — Пастор тронул Никиту за рукав. — Не стоит подвергать себя бессмысленной опасности. У нас будет много работы.

Автор не будет описывать подробности этой страшной битвы, остановится только на ключевых ее событиях, о которых написано в каждом военном учебнике.

Сражение началось 14 августа в девять часов утра. Пруссаки напали на правое крыло русских, где стоял набранный Шуваловым особый «обсервационный» корпус. Люди, составляющие его, были замечательны в физическом и духовном отношении, но они никогда не были в бою. Но шуваловский корпус не дрогнул, выдержал прусскую стрельбу. И сдержал натиск вражеских гренадер. Здесь вступила наша конница, она расстроила прусские ряды и заставила их отступить назад. Начало боя было неплохим, уже двадцать шесть вражеских орудий было в наших руках, но дальше последовали неожиданности.

Русская конница подняла страшную пыль, наступила, как писал в своих записках пастор Тесин, «тьма египетская». Ветер относил пыль и дым на вторую русскую линию, которая совершенно потеряла ориентацию и в пылу битвы начала стрелять по собственной коннице.

В этот момент появился отборный прусский конный полк под командованием любимца Фридриха — генерала Зейдлица и опрокинул русских драгун на их же пехоту. В смрадном, дымном воздухе образовался воистину ад, смешались русские и прусские солдаты, и началась рукопашная, то есть страшная, отчаянная резня. И в этом смешении тел солдаты не только не успевали посовеститься за убийство, как наивно рассуждал перед боем князь Оленев, они и лица противника не могли разобрать, а руководила ими одна ярость.

Русские держались необычайно стойко. Известный наш мемуарист Болотов пишет в своих «Записках»: «Сами пруссаки говорят, что им представилось такое зрелище, какого они никогда еще не видывали. Они видели везде россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство».