Гардемарины, вперед! Книга 1 и 2

- Ладно, шут с тобой. Мир перевернулся, и все стало на свои места. Я еду в Париж, Софья под опекой Черкасского, Тайная канцелярия влюбилась, а посему Лядащев простил мне бестужевские бумаги.

- Забудь ты про эти бумаги! Их уже нет. А что еще может потребовать у тебя Лядащев?

- Он может потребовать у меня все, что угодно: мысли, соображения, голову, наконец.Он страж государства, столп Российской империи. Какое счастье, что и в столпов попадают стрелы Амура! На что еще могут надеяться подследственные? А кто мы все - население необъятной России? Мы все подследственные, господа. И да защитит нас Любовь!

25

А вечером… Вечером должен был прозвучать заключительный аккорд многоголосой симфонии под названием «Ганнибал не пройдет»,а именно- похищение Гаврилы.

После недельного пребывания в доме Черкасских Гаврила окончательно утвердился в положении строгого и весьма почитаемого божества. Этому положению немало способствовали роковые слова, произнесенные во время припадка Аглаи Назаровны» «А ноги-то двигаются!» Слова эти он сказал чуть внятно, но и этого оказалось достаточным, чтобы чуткое ухо Прошки уловило их. Слова были мгновенно поняты.

- Значит, барские ножки можно вылечить?

На следующий день эти слова повторила сама княгиня.

- Не знаю, не умею, - взмолился Гаврила.

- А нам не к спеху, - спокойно сказала Аглая Назаровна. - Подождем…

Так Гавриле была уготовлена роль вечного пленника. Княгиня догадывалась, что лекарь не дорожит своим положением в доме и готов в любую минуту сменить нимб святого на камердинерскую ливрею в пенатах, и потому строжайше наказала всем жителям своего государства не спускать с Гаврилы глаз ни днем ни ночью.

Когда Алексей поздним вечером пришел в комнату Гаврилы, тот сидел за столом и составлял счет. Окончательная цифра выглядела баснословной, только божеству приличествующей.

- Пора, - сказал Алексей.

Гаврила поднял от бумаги задумчивый взгляд и опять углубился в расчеты. «Может, нуль приписать?- разговаривал он сам с собой. - Ведь все компоненты им оставляю…»

- Гаврила, бросай все! Неровен час…

- Ага. - Камердинер поборол искушение удесятерить счет, но чтоб не было разночтении, крупными буквами написал сумму прописью и фамилию начертал. - Теперь все. С богом, Алексей Иванович.

У двери их остановил гайдук.

- Куда, Гаврила Ефимович?

- В парк, за дурманом.

- Я с вами, - с готовностью согласился гайдук.

- Дурман надо собирать в полнолуние и непременно в одиночестве. А то лекарство силы иметь не будет.

Гайдук попробовал было что-то объяснить, тыча пальцем в Алексея, но Гаврила повысил голос.

- Я буду в одиночестве, и он будет в одиночестве. Понял? И чтоб тихо!, Понял?

Гайдук не осмелился переспросить и остался на посту. Коридор беглецы миновали беспрепятственно, а как вышли на лестницу - Прошка.

- Траву собирать, пустырник, - опередил Гаврила вопрос. - Алешка собирает, да все не то. Сам должен полазить по кустам.

- Ночью-то? - печально спросила карлица. - Еще вернетесь когда, Гаврила Ефимович?

- Ты лечи барыню. Дурманом лечи, как велено. Я еще компонентов пришлю. Ваш дом в моей книге на первом месте. Прошка послушно кивала головой.

- Пустырник лучше на кладбище бери. Там у него лист сочнее и стебли крепче.

- На закраине парка, где болотисто, тоже хороший пустырник, - вмешался Алексей.

Гаврила посмотрел на него как-то странно и неожиданно погла дил по плечу: «Эх, Алексей Иванович…»И, устыдившись этой неположенной по чину ласке, опять нагнулся к Прошке:

- Следи, чтоб не орали. Чуть что - пусть настойку пьют. Августе Максимовне чай из тысячелистника заваривай. Она желудком мается. Француженке бородавки выведи, знаешь чем. Красивая девица, а все руки в пупырях.

- Гаврила, идем! - требовательно сказал Алексей, уловив внимательным ухом, как наверху началось какое-то предгрозовое громыхание. Задвигались стулья, кто-то визгливо запричитал. Когда беглецы достигли первых деревьев, на втором этаже распахнулось окно, и Августа Максимовна истошно завопила: «Лекаря!»

- Гаврила, бежим! Что есть духу, слышишь?

Ноги сами находили дорогу, деревья расступились перед беглецами, мраморные нимфы вставали на пути, чтобы лилейной ручкой указать верное направление.

- Не могу я бегать, - хрипел Гаврила за спиной у Алеши. - У меня от бега колотье в боку. Ох, господи…

А в доме хлопали двери, метался в окнах свет и вопили, стенали, орали, блажили человеческие глотки. Даже западная половина дома пришла в некоторое волнение: «А вдруг пожар?» И вот уже «белые» и «синие» войска, вооружившись фонарями, двинулись сомкнутыми рядами в парк,неся, как победный клич: «Лекаря! Лекаря!»

«Во орут», - подумал даже с некоторым уважением Алексей.

И профессиональная обида обожгла сердце - словно не жал он для этих малохольных колючий пустырник, словно не вливал в эти дурные глотки сок благородной травы. И понял Алексей, что не пустырник, а сам Гаврила, как благородный дух, держал этот дом в безгласном повиновении, а теперешние вопли и крики - это полная страстного томления тоска по безвозвратно ушедшему покою.