Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Стрекачев! Чего прохлаждаешься, — крикнул, подходя к столу, малый лет семнадцати с характерным лицом карманника или питомца исправительного заведения, — ведьму-то твою публика с ног сбила!.. Поворачивайся!

Онисим Варфоломеич как-то съежился, испуганно заморгал глазами, потом вскочил, торопливо пожал руку Николаю и с необыкновенным выражением тревоги, стыда и сильнейшего желания поддержать свое достоинство пробормотал:

— Оченно приятно… за канпанию!.. Нижайший поклон папаше… Капитону Аверьянычу такожде… Их превосходительство не изволили приехать?.. В случае чего, заверну-с… и тово… тово…

— Энтово! — передразнил малый, с дьявольскою насмешливостью искривив губы. — Иди-ко, иди, а то он тебя. Коронат-то… энтово!

Вышедши из трактира, Николай уже не нашел прежнего удовольствия в ярмарочной суете. Все как-то стало раздражать его, за всем ему чудились горе и нищенство с одной стороны, надувательство и «эксплуатация» — с другой. И пыль досадно лезла в ноздри, и солнце пекло, и водкой пахло нестерпимо… С трудом пробираясь сквозь толпу, он вдруг заметил какое-то волнение в народе, все поспешно сторонились, снимали шапки. Впереди показались красные и желтые околыши с кокардами, заблестели пуговицы, засверкали на осанисто выпяченных животах золотые цепочки, печатки, брелоки. «Кто это?» — спросил Николай мещанина, с учтивостью снявшего картуз. «Сонм уездных властей, во главе с предводителем, совершает прогулку по ярмарке». Николай хотел уже скрыться, ему противно было снимать картуз при встрече с властями, а не снять — он чувствовал, что не хватит мужества… Вдруг самая толстая и самая важная власть воскликнула: «Ба, ба, Илья Финогеныч!» Николай с любопытством остановился.

Высокий, худой старик с ястребиным носом, с козлиною бородкой, с необыкновенно сердитым и как-то на сторону свороченным лицом подошел к властям, перехватил левой рукой своей огромный белый зонтик, независимо обменялся рукопожатиями и желчным голосом проговорил:

— Мало поучительного, господа, мало-с!

«Так вот какой Илья Финогеныч! — подумал Николай. — Ну, к этакому не подступишься…» — и еще решительнее оставил первоначально мелькавшее намерение познакомиться с Ильею Финогенычем.

Ярмарка решительно опротивела Николаю, и он повернул в город. Город начинался в версте от ярмарки. В противоположность ярмарочному шуму и многолюдству там стояла какая-то оцепенелая тишина. Улицы точно вымерли. Пыль спокойно лежала толстым, двухвершковым слоем. Николай шел и разглядывал, что попадалось на пути. Город ему был мало знаком. Однако же ничего не встречалось интересного. Вырос собор с голубыми маковками; облупленные дома выглядывали со всех сторон, дохлая собака валялась на площади, где-то раскатисто задребезжал старческий кашель, заспанный лик высунулся из окна и бессмысленно уставился на Николая, где-то задушевный голос прохрипел: «Квасу!» Николай остановился посреди «большой» улицы, посмотрел и в ту и в другую сторону и отчаянно, так что хрястнули челюсти, зевнул. С «большой» улицы он направился в другие места. Пошли дрянные, покосившиеся домишки, крыши с заплатами, изрытые тротуары с гнилыми столбиками, ямы на дороге… И та же мертвая тишина. Казалось, все население погружено было в сон или выселилось на ярмарку. Вдруг послышалось дикое, раздирающее мяуканье. «Что такое? — подумал Николай. — Должно быть, кто-нибудь на кошку наступил». Но мяуканье продолжалось, становилось нестерпимо пронзительным, резало ухо. Николай быстро завернул за угол. За углом тянулась уже совсем глухая улица. Из ближнего окна высунулся заспанный мещанин.

— Да будет вам, Флегонт Акимыч, — сказал он, — эдак ведь душу вытянешь у непривычного человека!

— Что это такое? — спросил Николай, подходя к окну.

— Ась? Да вон все чиновник Селявкин блажит.

У соседнего домишка, в тени запыленной рябины, сидел сморщенный, курносый человечек в замасленном халате и картузе с кокардой. От него только что вырвалась и стремглав спасалась через забор пестрая кошка. Курносый человек тихо и самодовольно улыбался.

— Уж полно бы шутки шутить, Флегонт Акимыч! — укоризненно продолжал мещанин.

— Ну, что… ну, что пристаешь? — сердито пробормотал курносый человечек. — Трогали, что ль, тебя? Трогали?.. Захотел и придавил… не шляйся, шельма, не шляйся!

— Что он тут делает? — спросил у мещанина ничего не понимавший Николай.

— Хорошими делами займается!.. Сидит день-деньской у ворот да приманивает кошек. Как подойдет какая-нибудь дура, он ее цап да на хвост и наступит. В этом все его и дела.

— Рассказывай, рассказывай! — проворчал чиновник, отворачиваясь в сторону. — Я ведь тебя не трогаю.

— Да ведь, братец ты мой, невперенос! Я как очумелый с кровати-то свалился.

— А я тебя не трогаю!

— Ведь ты по целым часам эдак-то… ажио в ушах звенит.

— А ты не слушай!

— Ну, что тебе за радость? Вон мужичишки таскаются, некому прошенья написать, глядишь — написал, ан и есть полтинник, ась? А ты с кошками…

— А я тебя не трогаю!