Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Николай тоже просидел в своей каморке до рассвета, не отходя от окна, сжигая папиросу за папиросой. Он ни о чем не думал, потому что голова его была тяжела, точно после угара, мысли распадались, не успевая сложиться, крутились каким-то беспорядочным вихрем… И не мыслями, а чем-то другим, — всем существом своим он сознавал, что нет выхода, что судьба устроила ему такую засаду, из которой не спасешься, что остается замереть в тупом и бессильном отчаянии и ждать конца.

И чем яснее представлял он себе Варвару Ильинишну, не там, не на скамейке, — то, что совершилось там, он не мог себе представить, — а в ее настоящем, дневном, виде, — тем больнее было ему вспоминать Верусю… И даже те, что сквозили теперь уже в неясном тумане, заслоненные ярким образом Веруси, — Грунька Нечаева, Татьяна, — и те казались ему несравненными с Варварой Ильинишной. Особенно Татьяна.

И на мгновение он вообразил лицо Татьяны в ту грозовую ночь, вспомнил зимние вечера, однообразное жужжание прялки, запах стружек, вспомнил разговор на пароме. И хотя было еще темно и он был один — закрылся руками от стыда, ахнул, точно уязвленный, от внезапного сознания, какой он мерзкий и глубоко испорченный человек.

А наутро, после короткого и тяжелого сна, он встал в новом настроении. Вместо всяких терзающих мыслей, чувств и воспоминаний он испытывал какую-то сосредоточенную беспредметную злобу, да в голове лежала ясная, точно на табличке написанная, бесспорная и безапелляционная, как дважды два — четыре, мысль: «Я скомпрометировал дочь благодетеля, — я должен на ней жениться. Долой все мечты и привязанности! Не имею права на них. Никто по крайней мере не посмеет сказать, что я снова поступил бесчестно».

И в таком настроении, с таким решением в голове он ушел в лавку.

Варя уехала к бабушке, за семь верст от города. Она решилась безропотно подчиняться «капризам» отца в ожидании скорой свободы и богатого приданого.

Илья Финогеныч днем приходил в лавку, но даже не посмотрел на Николая, а с другими приказчиками был раздражителен свыше всякой меры. И не мудрено: за ночь у него разлилась желчь.

В тот же день приехала Веруся. Она никогда не видала Илью Финогеныча, но, по отзывам Николая, составила о нем самое красивое представление: он ей воображался чем-то вроде Тургенева на портретах — копна седых волос на большой голове, крупные и мягкие черты, мечтательный взгляд… И до такой степени она была уверена, что Илья Финогеныч похож на Тургенева, что и не подумала признать его в старом, сгорбленном человеке, который столкнулся с ней в калитке еферовского дома. Этот человек ужасно ей не понравился своим злым, скривленным на сторону лицом лимонного цвета и особенно язвительным выражением в глазах. Она посторонилась, чтобы дать дорогу.

— Вам кого? — спросил старик.

— Позвольте узнать, дома ли господин Еферов?

— Я господин Еферов-с. Что вам требуется?

Верусе даже больно сделалось от разочарования.

— Мне нужно видеть Рахманного, — сказала она.

— Госпожа Турчанинова, что ли? Идите, идите, Рахманный скоро явится. Может, чаю?.. Пойдемте в сад. Баб моих уж, извините, нету… В гостях. Да небольшой и ущерб оттого, что их нету-с…

За чаем разговор плохо вязался. Илья Финогеныч то вскакивал из-за стола и, бормоча сквозь зубы, принимался поливать цветы на ближней клумбе, то прерывал себя на полслове, то вдруг, с видом напускной любезности, осведомлялся о самых ничтожных обстоятельствах. Но всего неприятнее Верусе был его ядовитый и резкий тон и то, что он беспрестанно фыркал носом, почти к каждому слову прибавлял «слово-ерс». А дальше она совсем закипела негодованием.

— Слышал, слышал-с, — сказал Илья Финогеныч, — просветители завелись у вас в Гарденине!.. Что же-с, кулак, вооруженный наукой, — явление отрадное-с… Прогресс! Движение вперед…

— Если вы имеете в виду управляющего, я думаю, что вы неправы, — краснея, возразила Веруся.

— Может быть-с. С точки зрения нонешней правды, может быть-с.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать: в наше время правда уповалась наподобие солнца неподвижною, а нонче и ей указано круговращение-с. Все условно-с. Вчера — душегубец, а сегодня — герой?.. Не знаю-с. Остарел-с.

— Но вы, значит, слышали что-нибудь превратное о Переверзеве? Какие у вас данные, что он кулак? С ним можно не соглашаться, но как же так голословно обвинять?

— Не знаю-с. Верить кому — не знаю-с… Впрочем, прошу прощенья: действительно не знаком с господином Переверзевым.

— Мне очень жаль… Я так надеялась… Мне столько говорили о вас, — дрогнувшим голосом произнесла Веруся.

— Да-с, говорят много — делают мало-с. Не угодно ли еще чаю?

— Благодарю… Не надо.

Илья Финогеныч фыркнул, сорвался с места, хотел что-то сказать Верусе, но вдруг побежал к калитке и закричал кому-то:

— Эй! Сбегай в лавку, пошли Николая Мартинова… Скажи — гостья приехала из Гарденина. Сейчас же! Сейчас…

Веруся презрительно усмехнулась.

«Хорош либерал! — подумала она. — Приказчика величает „Мартинов“, кричит на прислугу, точно крепостник…»