Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Спустя полчаса Верусе пришлось испытать еще большую неприятность: посланный вернулся и объявил что Николаю Мартинычу теперь некогда и он придет, когда запрут лавку. У девушки даже слезы проступили на глазах. Настроение, с которым она подъезжала к городу и уже испорченное Ильею Финогенычем, совсем сделалось мрачным. Она приподнялась и, не смотря на Илью Финогеныча, сказала:

— В таком случае…

— Ничего, ничего! — закричал старик. — Все объясняется тем что он боится обязанностями манкировать Служба-с. Жалованье получает!.. Сидите, я сейчас сам схожу.

Веруся взглянула, и вдруг ее поразило новое выражение в лице Ильи Финогеныча — выражение какой-то мягкой и ласковой жалости.

— Сам схожу, — повторил он почти нежным голосом — погуляйте пока: в тени-то хорошо! — и скрылся.

«Странный человек… — подумала Веруся и тотчас же добавила: — Но все-таки неприятный человек».

Николай скоро пришел. Перед калиткой он на секунду остановился: сердце забилось так, что трудно сделалось дышать. В саду никого не было видно. Николай прошел к тому месту, где густою толпою стояли клены, где вчера так горестно решилась его судьба… На скамейке, задумавшись, сидела Веруся. Руки ее неподвижно лежали на коленях, на лице, на складках простенького платья сквозили золотистые тени. Николай опять остановился. Веруся похудела с тех пор, как он расстался с нею; пышный румянец исчез… Но что за пленительное выражение появилось в этом похудевшем лице? Какая трогательная и влекущая прелесть!

Под его ногою хрустнул сучок. Веруся вздрогнула и с легким криком бросилась ему навстречу. Сами не зная как, они обнялись и крепко поцеловались. Но тотчас же мучительная мысль, что дважды два — четыре, овладела Николаем. Он отвел руки Веруси, с растерянным видом усмехнулся.

— Что с тобою? — спросила она, широко открывая затуманенные глаза.

— Видите, Вера Фоминишна… — проговорил он с усилием, — такие тут подошли обстоятельства… Мерзости разные… Одним словом, все кончено: я связан… женюсь на дочери Ильи Финогеныча.

Веруся села как подкошенная, закрыла лицо… плечи ее вздрогнули раз, другой.

— Ах, зачем вы не приехали вчера? — вырвалось у Николая.

Но она ничего не ответила. Длилось тягостное молчание. Николай стоял, прислонившись к клену, отчаянно ломая руки, не сводя налитых слезами глаз с Веруси, не зная, что сказать.

Вдруг его как ножом резнуло: Веруся сухо и презрительно рассмеялась.

— Поздравляю! — воскликнула она, открывая лицо. — Образцовая карьера!.. Он ведь очень богат, этот Еферов? — И вся вспыхнула от внезапного прилива как будто сейчас только сознанной обиды. — Но с чего же вы взяли, что я претендовала выйти за вас? Как вы смели сказать, что если бы я приехала вчера — вы бы меня осчастливили?.. Успокойтесь! И не думала выходить!.. Мне только жаль, что я заблуждалась, что считала вас таким… О, как вы далеки от того, чем я вас считала!..

— Но почему же, Вера Фоминишна?.. Разве выполнить свой долг бесчестно?

— Какой долг?

— Если я имел подлость скомпрометировать девушку, да еще дочь человека, ближе и выше которого не знаю?

— А!.. Скомпрометировать!.. Вы иначе рассуждали, когда дело шло о столяровой жене или о крестьянской девушке… Впрочем, мне стыдно и говорить-то об этом… Ваше дело… С какой стати мне вмешиваться? — И Веруся с лихорадочною поспешностью начала подбирать слова, которые могли бы убедить Николая, что ей все равно; изменила тон, усиливалась придать лицу спокойное выражение. — Простите, пожалуйста, — говорила она, — мне просто сделалось обидно, что вы женитесь на богатой… Конечно, это предрассудок: Лизавета Константиновна тоже была богатая… Пожалуйста, извините!.. Я очень нервная стала… и вообще неладно себя чувствую… В сущности, я очень рада вашему счастью.

— Счастье! — горько проговорил Николай, и ему ужасно захотелось плакать, броситься к ногам Веруси, рассказать ей все, все… испытать если не прелесть любви, так прелесть жалости от той, которая любила его. Он теперь знал совсем наверное, что она любила его.

— Послушайте, вы что-нибудь говорили Еферову о Якове Ильиче? — спросила Веруся, помолчав.

— О каком Якове Ильиче?

— Ну, о Переверзеве?

— Ах, да!.. Я показывал часть вашего письма.

— Напрасно. Вы были не вправе делать это.

— Но почему же? Илье Финогенычу да не показать?

— Не понимаю, чем он заслуживает такое доверие.

— Илья Финогеныч?

— Да, господин Еферов. Он уж мне сообщил, что Яков Ильич кулак. Как это похоже!

— Что вы, Вера Фоминишна?.. Конечно, кулак!.. Только с иностранным клеймом.

— Не знаю… не вижу.

— Да помилуйте!.. От вас ли я слышу такие слова?.. На мужицкие деньги образование получил, да мужика-то этого под гнет!

Девушка скептически пожала плечами.

— В этом надо еще разобраться, — холодно возразила она, — деньги с крестьян он не тянул на свое образование, работать на себя не заставлял… Вообще с ним можно спорить, но все-таки не кулак же он.

— Кулак!

У Веруси затрепетали углы губ.

— Мы не согласимся, и лучше не говорить об этом, — сказала она. — Оскорблять легко, оспаривать трудно. Он очень, очень порядочный человек.