Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Косьма Васильич опять употребил некоторое насилие над Николаем и усадил его к столу. Затем положил перед ним кредитки и мелочь и уселся за его плечами, чтобы учить. У Николая сначала тряслись руки, в глазах рябило, на лице проступал пот, но мало-помалу, ободряемый снисходительными восклицаниями игроков, он освоился, уразумел, в чем заключалась игра, и раза два даже не согласился с указаниями Косьмы Васильича и приобрел через то некоторую выгоду. Часа через два ему уж положительно везло: перед ним лежало много денег. Анна Евдокимовна улыбалась ему с искреннею приветливостью… Впрочем, не оттого только, что он выигрывал для Косьмы Васильича, а и оттого, что теперь она лучше рассмотрела его и он казался ей очень хорошеньким. Исправник хотя и был в проигрыше, но с удовольствием хохотал, когда Николай тянул к себе деньги. Исай Исаич поощрительно приговаривал: «Так, так… волоки, волоки! Хе, хе, хе!.. Самое, братец, любезное развлечение в торговом быту». Очевидно, всем было приятно, что такой застенчивый, немножко смешной, свеженький и почтительный юноша, едва умея держать карты в руках, тем не менее выигрывал. Один только Каптюжников презрительно фыркал, передергивал губами и нетерпеливо двигался на стуле. «Покорнейше прошу ходить-с», — беспрестанно повторял он Николаю, — «не ваша очередь, вы изволите нарушать правила», «вы изволили не доложить пятнадцати копеек». Если б у Николая был нож, он, кажется, зарезал бы молодого человека с прыщами. Он даже остерегался поднимать на него глаза, потому что чувствовал, что будет не в силах сдержать выражения величайшей ненависти к этому человеку.

Когда пришло время обедать, все согласились, чтобы не прерывать игры, обедать без горячего на маленьких столиках, которые можно было придвинуть каждому особо. К закуске, впрочем, на минутку оторвались и с хохотом, с веселыми разговорами, потягиваясь и разминаясь, окружили поднос с винами, водками и наливками.

— В газетах пишут, как бы к нам холера не появилась, — сказал исправник, обращаясь к Жеребцову. — Вот, батенька, трудно тебе будет с капиталами-то расставаться… Ха, ха, ха!

— Мы люди сухие, постные, — огрызнулся тот, — а вот ваше благородие… вам капут… хе, хе, хе!

Косьма Васильич налил рюмку, поднес к носу, с гримасой притворного отвращения понюхал и только что хотел опрокинуть в рот, как вдруг взгляд его встретился с напряженно-выразительным взглядом жены. Он торопливо отхлебнул, отставил рюмку и засуетился, угощая гостей.

После обеда с новым оживлением стали стучать. Стемнело, подали свечи, с самого обеда непрерывно разносили чай. Николаю везло по-прежнему. Он уже почти совсем не испытывал смущения, забыл, что нужно ехать домой, и точно плавал в волнах несказанного благополучия. Косьма Васильич уговорил его выпить рюмку наливки, Исай Исаич «велел» отведать полынной («Ничего, ничего… у меня Алешка моложе тебя, а и то дашь иногда — ловко потягивает»). Николай хотя и не запьянел от этого, но сразу почувствовал какую-то развязность в словах и движениях. Косьма Васильич все сидел за его плечами и смотрел в карты. Однако, ближе к вечеру, Николай заметил, что его компаньон начал уходить куда-то, сначала редко, потом все чаще и чаще. Ремизы как раз подошли в это время крупные, и Анна Евдокимовна, увлеченная игрой, не обращала внимания на таинственные прогулки Косьмы Васильича. Еще ближе к вечеру Николай ясно ощутил за своими плечами запах водки, он оглянулся: Косьма Васильич щелкнул языком и плутовски подмигнул; глаза у него сделались странно смелыми и мутными.

— Валяй их, скотов! — вдруг брякнул он громко. Анна Евдокимовна с угрозой взглянула на мужа. Но, вероятно, усмотрела что-нибудь выразительное, ибо вместо угрожающих глаза ее стали беспокойны и губы внезапно сложились в кислую и покорную улыбку. Косьма Васильич еще раз совершил путешествие и, возвратившись, сел так прочно, что под ним затрещало. В соответствии с этим треском лицо Анны Евдокимовны дрогнуло… и вслед за тем приняло самое беззаботное выражение.

— Покорнейше прошу освободить стол-с, — язвительно сказал Каптюжников Николаю, за которым была очередь собирать карты.

— Ты, зоолог, — неожиданно крикнул Косьма Васильич, — по лягушкам зоологию изучаешь, а не научишься, как держать себя в приличном доме! Что ты, так сказать, фыркаешь?

Все оглянулись на Косьму Васильича и увидали, что он пьян. Анна Евдокимовна с внимательным видом тасовала карты. Каптюжников обиделся и встал.

— В таком случае, — сказал он дрожащим голосом, — я больше не играю. Я, кажется, не заслужил такого оригинального обращения.

— Ну, и черт с тобой, — не унимался Косьма Васильич, — и убирайся. Эка невидаль! Пять лет в университет готовится, дармоедничает, Базарова разыгрывает… Какой ты нигилист? Ты прохвост!.. Анна, сдавай, я сам сяду.