Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Принялись уговаривать Косьму Васильича и просить Каптюжникова, чтобы он успокоился. Каптюжников не заставил себя долго просить: он сделал брезгливый вид, высокомерно пожал плечами и снова взял карты. «Арина, водки!» — закричал Косьма Васильич, неистово теребя бороду. Прибежала Арина, взглянула на барыню, — та едва заметно кивнула головою, — водка вмиг появилась. Исправник начал рассказывать что-то смешное и сам хохотал громче обыкновенного. Все наперерыв старались смеяться. Один Косьма Васильич оставался серьезен и презрительными глазами посматривал на играющих.

— Н-да, — произнес он, когда исправник кончил и смех затих, — ужасно смешно. Как это ты, Сергей Сергеич, в шуты не поступишь? Прелюбопытная должность!.. Вот, Николай Мартиныч, наблюдай; опора, так сказать, оплот!.. Но не заблуждайся: друга-приятеля за тридцать сребреников в кутузку ввергнет!.. Нельзя-с — жена, дети-с… Э-эх, вы… опричники!

Опять расхохотался исправник, и засмеялись все остальные. И громче стали возглашать: «Стучу!.. Пас!.. Пожалуйте за взяточку!.. Ваш ремиз!»

— Анна, ты почему варенье замыкаешь? — неожиданно спросил Косьма Васильич.

Анна Евдокимовна притворно засмеялась.

— Ах, Кося!.. Ах, какой ты шутник!.. Что это тебе представилось? Я думаю, купить мне или не купить, а ты вдруг про варенье.

— Да, а я вдруг про варенье.

— Экая придира! — сказал Исай Исаич. — Ведь это он, сударыня, в отместку вам за давешние подряды… хе, хе, хе!

Анна Евдокимовна с немым упреком взметнула глазами на Исая Исаича. Но случилось так, что Рукодеев пренебрег неосторожным намеком.

— Что ж ты кичишься? Подряды!.. — сказал он. — Одинаковые с тобой живорезы, я полагаю.

— Хе, хе, хе, так уж и живорезы.

— А ты что ж думал, ты во святых? Николай Мартиныч, вот рекомендую — святой… по миру братьев пустил, за быков фальшивою монетой расплачивался, два раза чуму разводил по губернии… Эх, ты… телелюй!

— Кося! — жалобно протянула Анна Евдокимовна.

— Пущай, — равнодушно сказал Исай Исаич и побил козырною семеркой исправникова туза, — мы его, сударыня, не со вчерашнего дня знаем. Пущай его!

— Как вы думаете, Косьма Васильич, купить или нет? — спросил Николай, показывая Рукодееву карты и стараясь этим отвлечь его внимание. Уловка до некоторой степени удалась.

— Покупай, покупай! — сказал Косьма Васильич. — Карта идет?.. Покупай!.. Жарь их… Вон студента-то, зоолога-то… пускай его ремизится, ему ничего: папенька здорово повысосал мужичков в дореформенное время! — Каптюжников опять хотел было оскорбиться, но раздумал: ему начинало везти. Николай купил и заремизился, и еще купил, все продолжая советоваться с своим компаньоном, и еще заремизился. Вдруг Косьма Васильич встал и нетвердым языком сказал ему: — Брось!.. Прячь деньги… Ну их к черту!.. Выиграл — и довольно. С паршивой собаки хоть шерсти клок. Пойдем лучше побеседуем… Анна, пришли водку в кабинет!.. Пойдем, брат… ведь это пиявки!.. Народное, так сказать, благо высасывают… Черт с ними!

Каптюжников хотел было «протестовать», у него уже вертелось язвительное замечание на языке: «Однако это оригинально: выиграть и уйти», но исправник так моргнул ему, что он не сказал ни слова. Николаю ужасно не хотелось оставлять игру, но он безропотно последовал за Косьмой Васильичем и был за то вознагражден признательным взглядом Анны Евдокимовны.

В кабинете пришлось просидеть по крайней мере до двух часов ночи. Косьма Васильич беспрерывно пил маленькими глоточками водку, декламировал со слезами на глазах Некрасова, кричал, ударяя себя в грудь, что он, «когда придет время», всем пожертвует, громил Исая Исаича, Сергея Сергеича, Филиппа Филиппыча и особенно Анну Евдокимовну.