Гаргантюа и Пантагрюэль

— Пошел ты, прокаженный, ко всем чертям, — сказал брат Жан, — пусть они тебе все зубы раздробят! До чего ж этот чертов болван подл и труслив, — он поминутно в штаны кладет от безумного страха! Если уж тебя невесть из-за чего так обуял страх — не высаживайся, черт с тобой, оставайся здесь и стереги вещи, а не то так смело лезь к Прозерпине под ее гостеприимную юбку!

В ту же секунду Панург исчез — он юркнул в трюм, где валялись недоеденные куски хлеба, корки и крошки.

— Сердце у меня сжимается, — сказал Пантагрюэль, — и чей-то голос, доносящийся издалека, говорит мне, что высаживаться нам здесь не должно. А ведь всякий раз, как у меня являлось подобное движение чувства, я уклонялся и отдалялся от того, от чего этот голос меня предостерегал, и всегда это бывало к лучшему; так же точно выгадывал я, если шел туда, куда он меня посылал, — словом, не было случая, чтобы я потом каялся.

— Это вроде Сократова демона^{775}, о котором так много говорят академики, — заметил Эпистемон.

— Послушайте, что я вам скажу! — молвил брат Жан. — Пусть моряки запасаются пресной водой, Панург пусть себе прохлаждается, а мы тем временем повеселимся, идет? Прикажите выпалить вон из того василиска, что подле кают-компании. Так вы отсалютуете музам этого Антипарнаса. А то как бы порох не отсырел.

— Твоя правда, — заключил Пантагрюэль. — Позовите ко мне главного бомбардира.

Бомбардир не заставил себя долго ждать. Пантагрюэль приказал ему пальнуть из василиска, предварительно зарядив его на всякий случай свежим порохом, что и было исполнено незамедлительно. Бомбардиры других судов, раубардж, галлионов и сторожевых галеасов, едва заслышав выстрел из василиска с Пантагрюэлева корабля, также дали по одному выстрелу из тяжелых орудий. Можете себе представить, как они грохотали!

Глава LXVII.

О том, как Панург обмарался от страха и принял огромного котищу Салоеда за чертенка

Панург выскочил из трюма, как угорелый козел, в сорочке и в одном чулке, с хлебными крошками в бороде, и держал он за шиворот огромного пушистого кота, вцепившегося в другой его чулок. Шлепая губами, как обезьяна, ищущая вшей, дрожа и стуча зубами, он кинулся к брату Жану, сидевшему на штирборте, и стал Христом-богом молить его сжалиться над ним и защитить его своим мечом, — он божился и клялся всеми благами Папомании, что только сейчас своими глазами видел всех чертей, сорвавшихся с цепи.

— Эй, дружочек, брат мой, отец мой духовный, у чертей нынче свадьба! — воскликнул он. — Какие приготовления идут к этому адову пиршеству, — ты отродясь ничего подобного не видывал! Видишь дым из адских кухонь? — Тут он показал ему на дым от выстрелов, поднимавшийся над кораблями. — Ты отроду не видел столько душ, осужденных на вечную муку. И знаешь, что я тебе скажу? Нет, дружочек! Они такие белокуренькие, такие миленькие, такие субтильненькие — ну прямо амброзия адских богов. Я уж было подумал, прости господи, что это английские души. Уж верно, нынче утром сеньеры де Терм и Десе разграбили и разгромили Конский остров у берегов Шотландии, а равно и англичан, которые его перед тем захватили.

Брат Жан, при появлении Панурга ощутивший некий запах, не похожий на запах пороха, вытащил Панурга на свет и тут только обнаружил, что Панургова сорочка запачкана свежим дерьмом. Сдерживающая сила нерва, которая стягивает сфинктер (то есть задний проход), ослабла у него под внезапным действием страха, вызванного фантастическими его видениями. Прибавьте к этому грохот канонады, внизу казавшийся несравненно страшнее, нежели на палубе, а ведь один из симптомов и признаков страха в том именно и состоит, что дверка, сдерживающая до поры до времени каловую массу, обыкновенно в таких случаях распахивается.