Гаргантюа и Пантагрюэль

— Сдается мне, — сказал Пантагрюэль, — что оттуда поднялся было пчелиный рой, и вот, дабы водворить его на прежнее место, все и начали бить в сковороды, в котлы, в тазы и в корибантские кимвалы Кибелы, праматери всех богов. Ну что ж, послушаем!

Подойдя еще ближе, мы установили, что к неумолчному звону колоколов примешивалось беспрерывное пение людей — по-видимому, местных жителей. Вот почему Пантагрюэль, прежде чем пристать к острову Звонкому, порешил подплыть в челне к невысокой скале и у ее подошвы высадиться, ибо неподалеку от нее виднелась хижина с садиком.

Нас встретил низенький простоватый отшельник по имени Гульфикус, уроженец Глатиньи; он дал нам исчерпывающие объяснения касательно трезвона и весьма странно нас угостил. Он велел нам четыре дня подряд поститься, иначе, мол, нас не пустят на остров Звонкий, а там сейчас начался пост четырех времен года.

— Не понимаю, что это значит, — заговорил Панург, — скорей уж это время четырех ветров: ведь этот пост одним только ветром нас и начинит. Нет, правда, неужто вы, кроме поста, иного времяпрепровождения не знаете? Приятного мало, я вам доложу. Нам эти придворные церемонии, собственно, ни к чему.

— Мой Донат различает только три времени: прошедшее, настоящее и будущее, — заметил брат Жан, — а четвертое время — это уж у них так, сбоку припека.

— Это аорист, превратившийся из прошедшего весьма совершенного греков и латинян в наше мутное и смутное время, — пояснил Эпистемон. — Ну что ж, слепой сказал: «Посмотрим».

— Время роковое, вот что я вам скажу, — объявил отшельник, — а кто пойдет мне наперекор, того еретика прямо на костер.

— Ну еще бы, отче! — подхватил Панург. — Вот только когда я на море, я гораздо больше боюсь промокнуть, нежели перегреться, и потонуть, нежели сгореть. Ладно уж, попостимся для бога, но ведь я так долго постился, что посты подорвали мою плоть, и я очень опасаюсь, что бастионы моего тела в конце концов рухнут. А еще я боюсь прогневать вас во время поста: я ведь в этом ничего не смыслю, и у меня это не особенно ловко получается, — так по крайности мне говорили многие, и я не имею основания им не верить. Меня же лично пост не смущает — что может быть проще и сподручнее? Меня больше смущает, как бы нам не пришлось поститься и впредь, а про черный день непременно нужно иметь какой-нибудь запас. Ну да уж попостимся для бога, коль скоро мы попали в самые голодные праздники, — я их не праздновал с давних пор.

— Если уж не поститься нельзя, то лучше возможно скорее от этого отделаться, как от плохой дороги, — молвил Пантагрюэль. — Вот только я бы хотел просмотреть сперва свои бумаги и удостовериться, не хуже ли морская наука сухопутной: недаром Платон, описывая человека глупого, несовершенного и невежественного, сравнивает его с человеком, выросшим на корабле, а мы бы сравнили его с человеком, выросшим в бочке и глядевшим только в дыру.

Пост наш оказался страшным и ужасным: в первый день мы постились через пень-колоду; во второй — спустя рукава; в третий — во всю мочь; в четвертый — почем зря. Таково было веление фей.

Глава II.

О том, как ситицины^{788}

, населявшие острое Звонкий, превратились впоследствии в птиц

Когда наш пост окончился, отшельник дал нам письмо к некоему мэтру Эдитусу^{789}, жителю острова Звонкого; Панург, однако ж, переименовал его в Антитуса^{790}

. Это был славный старичок, лысый, румяный, багроволицый; благодаря рекомендации отшельника, который уведомил его, что мы постились, как о том было сказано выше, он встретил нас с распростертыми объятиями. Досыта накормив, он ознакомил нас со всеми особенностями этого острова и сообщил, что прежде остров был населен ситицинами, которые впоследствии по велению природы (ведь все же на свете меняется) превратились в птиц.

Тут только я вполне уразумел, что Аттей Капитон^{791}, Поллукс^{792}, Марцелл^{793}, А. Геллий, Афиней, Свида, Аммоний^{794} и другие писали о ситицинах и сициннистах^{795}, и теперь нам уже не показалось маловероятным превращение в птиц Никтимены, Прокны, Итиса, Альционы, Антигоны, Терея и других^{796}. Равным образом мы уже почти перестали сомневаться в том, как могли Матабрюнины дети превратиться в лебедят, а фракийские палленцы, девять раз искупавшиеся в Тритоновом болоте, — внезапно превратиться в птиц.