Гаргантюа и Пантагрюэль

Глава IV.

Отчего птицы острова Звонкого — перелетные

— Вы нам объяснили, как от кардинцов рождается папец, кардинцы — от епископцов, епископцы — от священцов, священцы — от клирцов, — сказал Пантагрюэль, — а теперь я желал бы знать, откуда у вас берутся клирцы.

— Все они — птицы перелетные, и прибывают они к нам из дальних стран, — отвечал Эдитус, — одни — из чрезвычайно обширной страны под названием Голодный день, другие же — из страны западной под названием Насслишкоммного. Оттуда клирцы ежегодно слетаются к нам целыми стаями, покидая отцов, матерей, друзей и родичей своих. Вот каков там обычай: когда в стране Насслишкоммного в каком-нибудь знатном доме народится слишком много детей, все равно — мужеского или женского пола, то если бы каждый из них получил свою долю наследства, как того хочет разум, требует природа и велит господь бог, дом был бы разорен. Потому-то родители и сбывают их с рук на наш остров, даже если они обитатели острова Боссара.

— Уж верно, вы разумеете Бушар, что близ Шинона, — заметил Панург.

— Нет, Боссар, от слова боссю, то есть горбатый, — возразил Эдитус, — дети-то ведь у них почти что все горбатые, кривые, хромые, однорукие, подагрики, уроды и калеки, даром бременящие землю.

— Этот обычай, — молвил Пантагрюэль, — прямо противоположен соблюдавшимся в былое время правилам посвящения девушек в весталки, каковые правила, по свидетельству Лабеона Антистия^{801}

, воспрещали возводить в этот сан девушку с каким-либо душевным пороком, каким-либо изъяном в органах чувств или же каким-нибудь физическим недостатком, хотя бы даже крошечным и незаметным.

— Я поражаюсь, — продолжал Эдитус, — как это тамошние матери еще носят их девять месяцев во чреве: ведь в своем доме они не способны выносить их и терпеть дольше девяти, а чаще всего и семи лет, — они накидывают им поверх детского платья какую ни на есть рубашонку, срезают с их макушек, творя при этом заклинания и умилостивительные молитвы, сколько-то там волосков, точь-в-точь как египтяне, которым, для того чтобы посвятить кого-нибудь в жрецы Изиды, также требовались льняная одежда и бритва, и открыто, явно, всенародно, путем пифагорейского метемпсихоза, не нанося им ни ран, ни повреждений, превращают их вот в этаких птиц. Одно только, друзья мои, мне неясно и непонятно: отчего это самки, будь то священницы, инокицы или же аббатицы, вместо приятных для слуха благодарственных песнопений, которые, как установил Зороастр, полагается петь в честь Ормузда, распевают богомерзкие мрачные гимны, подобающие демону Ариману. И все они — и старые и молодые — беспрестанно осыпают проклятиями родичей своих и друзей, которые превратили их в птиц.

Больше всего их летит к нам из страны Голодный день, коей нет конца-краю: когда населяющим сей остров асафиям ^{802} грозит такое не слишком приятное удовольствие, как голодовка, то ли от нехватки пищи, то ли от неумения и нежелания хоть что-нибудь делать, заниматься каким-либо благородным искусством или почтенным ремеслом, верой и правдой служить честным людям; когда им не везет в любви; когда они, потерпев неудачу в своих предприятиях, впадают в отчаяние; когда они, совершив какое-нибудь гнусное преступление, скрываются от позорной казни, то все они слетаются сюда на готовенькое: прилетят тощие, как сороки, — глядь, уж разжирели, как сурки. Здесь они в полной безопасности, неприкосновенности и на полной свободе.

— А что, эти милые птички, прилетев сюда, возвращаются потом в тот край, где они были высижены? — осведомился Пантагрюэль.

— Лишь немногие, — отвечал Эдитус. — Прежде — совсем мало, долгое время спустя и неохотно. А вот после некоторых затмений^{803}, под влиянием небесных светил, снялась сразу целая стая. Мы, однако ж, на то не в обиде, — слава богу, на наш век хватит. И перед тем как улететь, все они побросали свое оперение в крапиву и в терновник.

И точно, мы наткнулись на остатки этого оперения, а кроме того, случайно обнаружили раскрытую баночку из-под румян.

Глава V.

О том, что на острове Звонком прожорливые птицы никогда не поют

Не успел он договорить, как возле нас опустилось двадцать пять, а то и тридцать птиц такого цвета и оперения, каких мы еще на острове не видывали. Оперение их меняло окраску час от часу, подобно коже хамелеона или же цветку триполия и тевкриона. И у всех под левым крылом был знак в виде двух диаметров, делящих пополам круг, или же линии, перпендикулярной к прямой. Знак этот был почти у всех одинаковой формы, но цвета разного: у одних — белого, у других — зеленого, у третьих — красного, у четвертых — фиолетового, у пятых — голубого^{804}.

— Кто они такие и как они у вас называются? — осведомился Панург.

— Это метисы, — отвечал Эдитус, — зовем же мы их командорами, то бишь обжорами, — у вас к их услугам многое множество ломящихся от снеди обжорок.

— Сделайте милость, заставьте их спеть, — сказал я, — нам бы хотелось послушать их голоса.