Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Я теперь часто читаю этот стих на выступлениях, и мне со сцены ясно видно, что не только смех высветляет лица зрителей, но и какая-то теплая ностальгическая дымка — так, наверно, запах костра влияет на все чувства бывшего заядлого туриста. Очень пахнет нашим прошлым этот стих, а в любом минувшем совершенно независимо от его качества содержится неуловимая приятность. Я же лично вспоминаю сразу чье-то дивное двустишие по поводу как раз этого стиха:

Вчера читал Куняева —мне нравится хуйня его.

И общий смех сдувает эту теплую волну приятства. Ужасно глупо, разумеется, начинять собственную книжку чужими стихами, но придется мне украсить эту главу гениальным (иного слова нет, и потому обидно мне вдвойне) четверостишием о том же времени поэта Фомичева (а если спутал я фамилию, прошу прощения, не записал). Думаю, что от такого четверостишия не отказался бы и Тютчев, хотя побрезговал бы его писать.

Пустеет в поле борозда,наглеет в городе делец,желтеет красная звезда,у ней растет шестой конец.

Уже пятнадцать с лишком лет прошло с поры, как я писал стишки, приведенные тут в начале, но странная и грустная созвучность этих виршей дню сегодняшнему (если я не ошибаюсь, разумеется) заставила меня, презревши лень, восстановить и некую давным-давно написанную мной поэму. Когда явился на российском небосводе новый, явно долгоиграющий президент, я вспомнил вдруг, что я уже некогда пытался описать чувства, что возникли ныне в моей пустой (и потому отзывчивой для современности) голове. А так как я в те годы писал только о евреях, то поэма эта даже и названием своим (точней — двумя) привязана к любимой мною русской литературе.

Сказка о царе Натане, или Бедный всадник

Посвящается актерам Всероссийского гастрольно-концертного объединения (ВГКО)

Где море лижет горы,невидимый врагамвозрос огромный город,прижатый к берегам.

Дома из камня белогоо прочности поют,мужчины сделки делают,а женщины — уют.Снабженцы с сигаретамитолпятся на трамвай,висят листы с декретами:«Купив — перепродай!»Сопят младенцы в садике,раввины спят в метро,сидят седые цадикив справочных бюро.Бесплатные советыжелающим дают,Петраркины сонетыстрадающим поют.

На стыке главных улицв неоновом огнесидит верховный Пурицна вздыбленном коне.Всеобщим, тайным, равнымлюбить и устрашать —он выбран самым главным,чтоб город украшать.Но полон день заботами,справляться нелегко,и всадником работаетактер ВГКО.По лысине и гримустекает мелкий дождь…Спешат евреи мимо,

сидит промокший вождь.А из окошка рядомпылает нервный свет:за каменной оградойгалдит Большой Совет.

* * *

Встал Натан, высок и плотен:— Если партия не против,я бы съездил за границу,где коктейли и девицы.Чтобы связи нам расширить,буду пить и дебоширить.А по Франции, как мушки,сонно бродят потаскушки,и летят, как комары,сутенеры и воры.

Знак любви и знак доверия,даст мне деньги бухгалтерия,где сидит Иван-царевич,а по матери — Гуревич.Шевелит Совет усами:бардаками славен Запад,соберем налоги сами,отдыхай, наш вождь и папа.Пусть летит! Лететь не ехать!Нарастает шум и гам,рикошетом плещет эхопо окрестным берегам.Мимо кромки океанасамолет везет Натана,а внизу на площадисидит актер на лошади…

* * *