Гашиш. Рассказ туркестанца

Кто вырос вдруг до потолка,

А кто стал мельче паука…

Все пляшет, мечется, кружится —

Быстрей, быстрей — и, увлечен

В тумане дикого вращенья,

Из глаз теряю я виденья

И вдруг, как будто дальний стон,

Раздался звон.

Так чуден он,

Что, упоен,

Я в сладкий сон.

Им погружен

И все кругом,

Объято сном,

Внимает в сумраке немом,

Как, потрясая небосклон,

Несется он,

Тот дивный звон.

Звон — и широко раскрылись зеницы;

Звон — и на воле; подул ветерок;

Звон — пробудилися певчие птицы,

Алой зарей разгорелся восток.

С звоном сливаются новые звуки:

Каплет роса с оживленных дерев,

Ветви в одежде зеленых листов

Манят меня, как мохнатые руки,

В темные сени роскошных садов.

Ропщут там воды — прозрачные воды!

К ним, покидая узорные своды

Пышных гаремов, веселой гурьбой

Жены эмира с зарей прибегают,

Песни их громкие страсть распаляют,

Будят желанья в груди молодой…

Крепкие стены красу их скрывают…

Но, как тигрица на гриву коня,

Бешено на стену кинулся я.

Прыгнул — и вот за ревнивой оградой

Жадно дышу благовонной прохладой;

Спрятавшись в чаще кудрявых кустов,

Жду я видений; но тех голосов,

Что долетали ко мне за мгновенье,

Смолкло волшебно-лукавое пенье.

Все в неподвижно-нависших садах

Пусто… Но чу! Недалеко в кустах

Слышится шепот, призыв потаенный:

«Спеши, мой яхонт драгоценный,

Ко мне, ко мне! Я здесь одна;

Тревогой грудь моя полна.

Я жажду наслаждений новых,

Безумных, молодых страстей.

Я ускользнула от очей

Эмира евнухов суровых,

Чтоб убежать с тобою в даль.

Ужель тебе меня не жаль?

Я молода… не в силах доле

У старика скучать в неволе;

Возьми меня, люби меня.

Ты смел и молод — я твоя!»

И та, чей голос соловьиный

Меня так чудно призывал,

Явилась мне, и стан змеиный

К груди с весельем я прижал.

Меня отталкивали руки.

«Боюсь… ступай…» шептал язык,

«Не уходи», с улыбкой муки

Молил откинувшийся лик.

Я видел взор сердито-нежный

Сквозь сеть опущенных ресниц:

Пылал он страстию мятежной,

Как туча, полная зарниц!

Я чуял сердца трепетанье

(Так голубь бьется молодой

В когтях орла, еще живой)…

И жгло меня любви дыханье,

Как вихрь пустыни, в страшный час,

Когда, играя и кружась,

Самум с полудня налетает

И караваны заметает

Горячей пылью…

Чудный сон!

Как дым мгновенный, скрылся он.

В волнах нежданных тьмы глубокой

Призыв промчался одинокий,

Прощальный, беспомощный стон!

И страх пред местию жестокой

Внезапно душу обуял…

То было краткое мгновенье;

Но непостижное мученье

Я в то мгновенье испытал!

Темницы тесной мрак и холод,

Терзанье пытки, жажду, голод,

Неумолимый гнет оков…

Казалось мне — рои клопов

Въедались в плоть мою; землею

Я был засыпан с головою

^[1]

;

Я погибал! И вдруг на миг,

Среди ужасного мечтанья,

Во мне проснулся луч сознанья;

В кофейне я услышал крик:

«Вяжи его!» — и в то ж мгновенье

Я навзничь с грохотом упал,

И кто-то руки мне связал, —

И вновь насмешки, брань и пенье…

Но скоро в вихре новых дум

Исчез земли презренный шум.

И чую я — крылья растут за плечами,

Орлиные крылья! И тучи кругом

Таинственно шепчут, несутся клубами…

Вдруг молнии блеск, оглушительный гром…

И мчусь я в пространстве, обвитый грозою,

Любуяся с неба далекой землею.

Там лентой сребристою вьется река,

В ней так же, как в небе, бегут облака!

Склонившись на берет, аул одинокий

Задумчиво дышит прохладой волны,

А справа и слева по степи широкой

Пасутся киргизских коней табуны—

И вижу я в дымке степного тумана—

Торжественно движется цепь каравана.

Мне слышится шорох песчаных зыбей,

Шаганье верблюдов и ржанье коней;

Цветистой, сверкающей, длинною цепью

Плывут, извиваясь над желтою степью,

Лениво колеблясь, взрывая пески,

И ярко на солнце белеют тюки;

А черные кони, как черные тучи,

То медлят, то мчатся, послушно-могучи.

Вот близится всадник…

Отец мой, отец! Тебя я узнал!

Посмотри, твой птенец,

Давно от гнезда непогодой отбитый,

Тобою, быть может, уже позабытый

Опять отыскался… Тебя он зовет,

К тебе он летит… Но бесплоден полет:

Скрывается призрак степного обмана

И нет уж верблюдов, коней, каравана…

Безлюдно все снова вокруг.

Не бьются усталые крылья,

С уныньем и стоном бессилья

На землю я падаю вдруг.

И снова один

Средь мертвых равнин

Лежу на песке

В безмолвной тоске,

А хищник степной,

Орел, надо мной

Летает, кружит,

В глаза мне глядит—

И, страхом объят,

Я понял тот взгляд:

Он говорил с насмешкою спокойной:

Усни, усни недвижным, мертвым сном!

Пусть солнца луч в степи пылает знойной:

Накрою я тебя своим крылом.

Зачем держать в уме пустые грезы?

Зачем блестит в глазах твоих слеза?

Я съем твой ум, я выпью твои слезы,

Я выклюю ненужные глаза.

Мятежные волнуют сердце страсти—

Я сердце отыщу в груди твоей

И выну вон, и разорву на части:

Оно умрет для горя и страстей!

И зверь придет, прожорливый и смелый,

И хлынет дождь, и ветер набежит;

Над грудою костей сухой и белой

Вновь солнца луч веселый заблестит.

Но и тогда тебя я не покину:

И день, и ночь, орел сторожевой,

Я стану криком оглашать равнину

И охранять костей твоих покой!

Я молча внимал.

Орел подлетал

Все ближе ко мне…

Но вдруг в тишине

Дрогнула степь, поднимается ропот,

Шум и оружий бряцанье, и топот.

Вижу: несутся, как ветер легки,

Всадники… Враг!.. Ты творишь ли молитвы?

Сабли их остры; как лес, бунчуки

Подняты, вьются, предвестники битвы.

«Полно, товарищ, покоиться, встань!