Гать. Задержание

Поэтому, когда Елизавета Васильевна легла в больницу, отец и сын думали, что все это ненадолго и скоро снова в квартире зазвучит ласковый и заботливый голос матери. Но Елизавета Васильевна из больницы не вышла.

Невыносимо тяжко стало в квартире Кудряшовых. Все напоминало об утрате. Каждая вещь, каждая мелочь, казалось, хранили тепло ее рук, и от этого боль становилась еще ощутимей. Петр Никитович постарел и сдал. И только Андрей поддерживал его. Он сам, не понимая этого, своими разговорами о комсомольских делах заставлял отца как-то забыться. Они еще больше сблизились — отец и сын. Они вдруг почувствовали, что нужны друг другу каждую минуту, постоянно.

Андрей к тому времени закончил политехнический институт и работал на заводе инженером, а Петр Никитович по-прежнему в педагогическом училище. Встречались они вечером и, на скорую руку приготовив ужин, садились за стол и рассказывали, перебивая друг друга, о своих делах.

Однажды Андрей заметил, что отец шарит утром руками в поисках очков по крышке стола, хотя очки лежали на самом видном месте, и предчувствие беды сжало ему сердце. Он молча подал отцу очки, а тот вдруг крепко сжал Андрею руку и вздохнул. После этого случая Андрей стал провожать отца на работу и встречать. Но отец видел все хуже и хуже, врачи разводили руками — тяжелое ранение головы. Вскоре отцу пришлось уйти на пенсию. Из дома он не выходил. Целыми днями сидел в пустой квартире и что-то писал. Писал торопливо, засиживаясь по ночам. На укоры сына отвечал односложно: «Андрюша, пойми, сынок, мне надо закончите до того…» Тут он замолкал и снова брался за авторучку. Но буквы с каждым днем становились все больше, строчки в рукописи все реже. А Андрей, возвращаясь домой, все чаще заставал отца сидящим в кресле с закрытыми глазами.

Однажды Андрей взял несколько листов и прочитал: это были его воспоминания. Жизнь отца, деда… Андрей, работавший к тому времени в отделе пропаганды обкома комсомола, усмехнулся. В его столе лежало несколько громадных рукописей воспоминаний старых комсомольцев, участников гражданской войны. Были они несовершенны и к печати не годились, но… у Андрея не хватало сил сказать об этом этим заслуженным людям. Он понимал их. Прожив жизнь, они хотели рассказать о ней его поколению, но не умели…

Читая торопливые записи, Андрей вдруг понял, что отец этим живет. А когда Петр Никитович не смог продолжать записи, Андрей понял, что отец потерял дело, которое давало ему силы жить.

— А зачем мне магнитофон? — удивленно спросил Петр Никитович, поворачиваясь лицом к сыну.

— Понимаешь, отец, я подумал, что ты сможешь продолжать свою работу… Ну ту, которую ты начал и не закончил. — Андрей ласково погладил отца по плечу. — Это очень просто: вставляешь кассету, включаешь магнитофон на запись и диктуешь. Да это и удобней, чем писать авторучкой. Я слышал, что сейчас все писатели пользуются только магнитофонами…

Плечо отца под рукой Андрея вздрогнуло. Отец прижался щекой к его пальцам и изменившимся голосом спросил:

— А ты что, читал?

— Читал, папа.

Отец молчал, и Андрей, поняв молчаливый вопрос, спокойно и тихо произнес:

— Я думаю, отец, это нужное дело… И для тебя, и для меня… Ты должен продолжать работу. Ты просто обязан довести ее до конца. Я буду помогать тебе, папа. На машинке печатать я умею. Ты будешь надиктовывать на кассету, а я по воскресеньям перепечатывать.

Из-за невысоких бугров и пологих холмов, которыми так богата подмосковная земля, кокетливо извиваясь, бежит речка с удивительно чистым и звонким именем — Истра. Недолог ее путь, не глубока она, не широка. Тысячи ключей питают ее на всем пути, и, наверное, от этого так холодна ее вода, а течение быстро. Иногда кажется, что Истра живет как живое существо и радуется и хочет радовать всех.

Около высокого холма, на котором опальный Никон выстроил Новоиерусалимский монастырь, делает Истра крутой изгиб, огибая широкий луг вблизи березовой рощицы. На этом лугу стоит небольшая деревенька Никулино. Десяток домов, столько же огородов, на которых ровными рядами тянутся к солнцу нежно-зеленые побеги картофеля да пачками стрел растет лук. Около самой речки, на отшибе, стоит маленькая закопченная кузница, возле которой в беспорядке валяются сломанные бороны, плуг с выщербленным ножом и еще какие-то металлические полоски, бруски, прутья.

Двери в кузницу широко распахнуты. Там, около гудящего пламени горна, ловко переворачивая клещами раскаленную заготовку, стоит невысокий мужчина с небольшой черной бородкой и взлохмаченной головой. Полинявшая от пота косоворотка с оторванными рукавами распахнута на груди. Кожаный фартук испачкан ржавчиной, гарью, копотью и бог знает еще чем, и кажется, что сними его сейчас Никита Иванович и поставь на пол, и будет фартук стоять словно каменный, повторяя складную фигуру старого кузнеца. А в глубине кузницы ловко гоняет старые, латаные-перелатаные меха Петр, сын Никиты Ивановича, чумазый парень с широкими плечами и мускулистыми руками. Русые волосы вьются колечками, домотканая рубаха заправлена в старые порты, подпоясанные веревкой.