Газета День Литературы # 65 (2002 1)

Девятым назову поэта Станислава Куняева, но не за его стихи. О поэзии последних лет пойдет разговор в другое время и в другом месте. А за его двухтомник воспоминаний "Поэзия. Судьба. Россия", который, конечно же, стал литературным событием начала третьего тысячелетия. Куняев первым из своих современников дал образную картину литературной и общественной жизни второй половины ХХ века. Пусть кто-то ворчит, кто-то негодует, но мимо этого двухтомника уже не пройти никому из исследователей литературы минувшего столетия. А к концу этого года, к семидесятилетию автора, выйдет и третий том. Трепещите, ненавистники, ликуйте сторонники…

Со своим, может быть, и преувеличенным вниманием к судьбам поколения предвоенных лет рождения, к бывшим "сорокалетним" я, наверно, завершил бы десятку именем Сергея Есина, но его роман о Ленине так еще и не вышел, а "Дневники" — это все-таки не совсем проза. Так что торопиться подобно Анне Козловой не буду, подожду завершения его художественного исследования о главном герое ХХ века.

Книги Тимура Зульфикарова разбирать среди потока прозы как-то неудобно. Хотя и среди чистой поэзии он смотрится неуместно. Впрочем, он и весь и всегда — наособицу. Вот и писать о нем будем наособицу.

И потому завершаю свою великолепную десятку прозаиков, издавших новые, самые заметные свои произведения за последние два года, именем писателя более молодого поколения Юрия Полякова. Его роман "Замыслил я побег" как бы завершает судьбы людей советской цивилизации. Ставит свою, поляковскую точку в исследовании краха великой империи, в исследовании характеров людей, способствующих этому краху. Интересна и судьба самого Полякова. Популярнейший писатель, несмотря на угрюмое молчание всей: и левой, и правой — критики. Его книги распродаются быстрее, чем книги Пелевина или Сорокина, но о тех-то непрерывно пишет вся глянцевая бульварная печать, не брезгуют ими и самые толстые журналы. Юрий Поляков явно вне внимания кого бы то ни было. И это не мешает ему лидировать уже два десятка лет. Не мешает добродушно улыбаться и писать новые книги. Характер победителя, прикрывающегося маской одиночества. Если я вам не нужен, то и вы мне, господа литераторы, не нужны… Может быть сейчас вместе с ним займет должное место и все его поколение? Пусть им не нашлось места в моей субъективной десятке, но они же есть: Михаил Попов и Юрий Козлов, Вячеслав Дегтев и Александр Трапезников, Дмитрий Галковский и Сергей Сибирцев, Олег Павлов и Алексей Варламов, Михаил Тарковский и Александр Сегень… Есть еще порох в русских пороховницах. И пусть позорно молчит о них вся эта свора государственных чиновников. Пусть молчит радио и телевидение. Время литературы отсчитывается на наших часах. Поразительно, но вся моя великолепная десятка была обойдена в эти годы и государственными, и иными высокими премиями. Хотя никто из видных критиков не посмеет не признать, что все названные мною писатели обладают ярким талантом. Лишь недавно созданная премия "России верные сыны" успела трижды попасть за два года в мою десятку. Ее лауреатами стали Личутин, Куняев и Поляков. В шорт-лист "Национального бестселлера" попали еще двое: Проханов и Лимонов.

Пора и русским талантам воздать должное.

Юрий Кузнецов "С РОССИЕЙ ОСТАЛСЯ ПОЭТ…"

ЯВЛЕНИЕ ПОД ОЛИМПОМ

Крытый именем Боговой матери,

Есть один под Олимпом шалман.

Там встречаются правдоискатели,

Осквернители-гробокопатели,

Исторические толкователи.

Не поймёшь: кто дурак, а кто пьян.

И явилась на чёрную пятницу,

Как из бездны, бледна и страшна,

Баба — дура по самую задницу.

— Я Россия! — сказала она. —

Деревенская ли, городская ли,

Дня прожить не могла без вранья.

Все собаки на западе лаяли,

Если дул ветерок от меня.

Ваша правда, о правдоискатели!

Я пропала. Ищите меня!

Ваша воля, о гробокопатели!

Вы живьём закопали меня.

О бессмысленные толкователи,

Вы толкуете мимо меня…

А катитесь все к чёртовой матери!

Поминайте, как звали меня…

Крытый именем Боговой матери

Был шалман, а теперь его нет.

Покатилось всё к чёртовой матери…

А с Россией остался поэт.

СЧАСТЛИВЫЙ АКИМ

В лес пустился за счастьем Аким-простота.

А в лесу глухомань, а в лесу духота,