Газета Завтра 888 (47 2010)

     И дело вовсе не в том, что языческие ценности могут показаться сегодня дремучей архаикой. Современный кинематограф забыл о том, что его цель — рассказать историю. Пусть и посредством образов, их-то как раз никто не отменял. Но почему-то взгляд на мир сквозь призму арт-хауса у нас всегда сопряжён с невыносимостью бытия, искренне внимать которой становится всё сложнее. В конце концов, лучшие фильмы Тарковского — коль уж он так не даёт покоя некоторым кинематографистам — несли в себе несколько больше, чем констатация духовной нищеты "новой России". Чумы, от которой не способна спасти даже внутренняя эмиграция.

Фёдор Гиренок ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПАЛИМПСЕСТ РОССИИ

Все понимают, что власти России больны. Но чем они больны? На этот вопрос отвечают по-разному. На мой взгляд, власть больна политически. У нас проблема с легитимностью существующего строя и, следовательно, с легитимностью правящего класса. Что такое правящий класс? Правящий класс — это, как говорит Парето, люди лучшие в своем роде. Но в том-то и проблема, что наш правящий класс состоит не из лучших в своем роде, наш правящий класс — это, как корзина для мусора, в нём можно встретить кого угодно. Всё это не может не сказаться на понимании "политического".

      ПОЛИТИЧЕСКОЕ

     Политическое появляется в тот момент, когда мы ясно осознаем, что они — это не мы, а мы — это не они. Мы — это не они, — говорю я вслед за Карлом Шмиттом, глядя на политиков и правящий класс в целом.

     Мы после работы сидим у телевизоров, они говорят с экрана. Мы слушаем, они вещают. Нас большинство, их меньшинство. Они хотят, чтобы большинство было послушно меньшинству. Для этого у них есть банки и пароходы, воля к власти и время, чтобы обдумать свою волю. Нам некогда думать, мы озабочены выживанием.

     Но все же мы каким-то непостижимым образом понимаем, что никакие идеи не могут быть поставлены выше жизни, кроме тех, которые дают ей смысл. Нам нужны смыслы, им нужны технологии, нам нужна большая нуминозная греза, а они приучают нас к жизни без царя в голове. Мы хотим радикальных нетелесных трансформаций мира, о которых знал Филофей и о которых догадывались вожди коммунизма: если уж Москва православная, то как Третий Рим; если социальная справедливость, то такая, которая ведет к раю на земле. А они хотят телесных трансформаций, они рассуждают о каких-то принципах модернизации. Мы теряем идентификацию, забывая о том, кто мы. А они говорят, что мы россияне, и пытаются сделать из нас какую-то новую политическую общность, в которой, судя по всему, нам уготована роль коммуникативных идиотов.

      КОММУНИКАТИВНЫЕ ИДИОТЫ

     Между нами и ними складывается такое коммуникативное пространство, которое основано на передаче сознания субъектности тем, кто субъектом своего порядка мысли и действий не является. Они оставляют себе субъектность, полагая, что нам довольно и чувства субъектности. Правящий класс смотрит на нас из перспективы несовпадения означенного и означаемого. Они смотрят на нас из перспективы знания. Нас же они заставляют смотреть на них из того положения в пространстве социума, в котором значение и означенное совпадают. А для того, чтобы они совпали, нам не нужно ничего знать. Чтобы быть, нам достаточно незнания о своем незнании, то есть мы в этом пространстве коммуникативные идиоты, а они — политические технологи, которые хотят удержать наши смыслы в рамках вербальной суггестии, заставляя нас полагаться не на то, что мы видим и чувствуем, а на то, что мы только слышим. Их косвенная речь блокирует наше прямое суждение. Так в коммуникации появляется человек автономной речи, тот, кто отвечает молчанием или непониманием на обращенный к нему порядок слов и кто поневоле становится аутистом коммуникации, который самим фактом своего существования ставит под вопрос власть демагога.

      ДЕМАГОГИ

     Все политические отношения в России сводятся к двум позициям. Первая — они нас не слушают. Вторая — мы от них отделываемся молчанием. В результате получается: они без нас ничего не могут, мы с ними не хотим иметь ничего общего.

     Конечно, меньшинство имеет право на власть, если ему удается убедить в своей правоте большинство. Чтобы убедить большинство, нужно полагаться не на логику, не на истину. Для этого нужна наглая ложь. Поэтому демагогия является способом существования любого политического класса. Если же политический класс не может убедить большинство в своей правоте, если у него нет хороших демагогов, то ему нужно либо уйти, либо заменить демагогию прямым насилием над большинством. Эта перспектива пугает правящий класс России, который, если я правильно понимаю, делает вид, что мы такие же, как они, только не с ними. Они пытаются стереть границы между нами и ими, между меньшинством и большинством, между классами и группами. Поскольку стирается граница между нами и ими, постольку теряет смысл само политическое. Сегодня у нас нигде нет политики. Везде политиканство.