Газетчик

Пшеницын подошел к Зуеву и взял ружье из его рук. Зуев не сопротивлялся. Он стоял на коленях и всхлипывал. Пшеницын нажал крючок под стволом и переломил ружье об колено. Патрон был в стволе. На краю капсюля он видел крохотное углубление от бойка. Пшеницын представил, как по кухне разлетаются мозги Зуева, и его прошиб холодный пот. От ненависти, которую он испытывал только что, не осталось и следа.

– Повезло тебе, – сказал он.

– Почему оно не выстрелило? – спросил Зуев.

– Осечка, – объяснил Пшеницын. Он оглядел кухню и увидел на столе пустую бутылку из-под водки.

– Завязывал бы ты с этим делом, дядя Сережа.

– А кто ты такой, чтобы меня учить! – вдруг рявкнул Зуев.

Пшеницын подошел к Зуеву и посмотрел ему прямо в глаза.

– Я человек, которого ты, дядя Сережа, только что едва не убил из вот этого своего ружья.

Зуев опустил глаза.

– Извини, Павлик. Я не хотел. Я испугался.

– Чего ты испугался?

– Я не знаю. Не помню.

Зуев покачал головой. Пшеницын убрал патрон в карман, а ружье разобрал на две части и обмотал ремнем.

– Что мне теперь делать-то прикажешь, дядя Сережа?

– Я не знаю, Павлик. Мне теперь все равно. Посадят ведь, наверное.

– Давай сделаем так. Ружье я у тебя заберу. Верну потом, когда протрезвеешь. Чтобы еще каких-нибудь глупостей не наделал.

– Как скажешь, Павлик.

– А о том, что здесь сегодня случилось, никому не рассказывай. Это в твоих же интересах. Понял?

Зуев поднял глаза на Пшеницына.

– Спасибо тебе, Павлик.

– Дядя Сережа, спасиба твоего для меня многовато будет. А вот если бы ты пить бросил – это было бы в самый раз.

– Я брошу. Я обещаю.

– Сколько раз ты уже обещал? Думаешь, я не помню, как ты возле магазина валялся?

– Павлик, не напоминай. И так стыдно.

– Если стыдно, так делай выводы. Да, и насчет двери подумай. У тебя там дыра. Заклей хоть чем-нибудь.

– Обязательно.

Уже уходя, Пшеницын вспомнил, зачем приходил.

– А Алексей твой где сейчас? В школе?

– В школе, где же ему еще быть.

– Ладно, будь здоров, не кашляй.

Пшеницын сходил в комнату Алексея и забрал свои ботинки с подоконника. И снова что-то его здесь зацепило. Какая-то мысль, какая-то деталь. Что-то, чего он не мог понять.

Пшеницын вышел из дома Зуевых. По дороге он думал о том, как все-таки русский человек дешево ценит свою жизнь. Готов в любую минуту спустить ее в унитаз. Вот Зуев, например. Хороший мужик, неглупый, работящий. Голова на плечах есть, водительские права всех категорий. Мог бы жить припеваючи. Но нет, не может отказать себе в удовольствии принять на грудь. И добро бы в праздник, за столом с гостями. Так нет, пьет отчаянно, глухо, дома, за закрытыми дверями – не для веселья, а только чтобы напиться. Пшеницын этого совершенно не понимал.

Пока Пшеницын думал о Зуеве, где-то на обочине его сознания крутилась мысль. Как будто он что-то забыл сделать. Или сказать кому-то. Мысль была недостаточно четкой, чтобы рассмотреть ее и отбросить или принять решение.

24

Между тем времени было уже около половины второго. Педагогический коллектив школы решил не отменять уроки. Вернее, это Людмила Ивановна решила не отменять уроки. Ей показалось, что в будущей газетной статье и телепередачах о ее подвиге будет неплохо смотреться упоминание о том, что в этот знаменательный день уроки в школе шли по расписанию.

Весь день она была на таком взводе, что забыла пообедать. Об этом ей напомнила Ольга Николаевна. Она сказала что-то насчет обеда, и Людмила Ивановна отмахнулась, мол, не до еды в такой день. Но Ольга Николаевна настаивала, и Людмила Ивановна наконец поняла, что Ольга Николаевна имеет в виду. Она говорила вовсе не о том, что Людмиле Ивановне нужно подкрепиться. Она имела в виду, что нужно покормить пленника.

– Вот еще, перебьется, – отмахнулась Людмила Ивановна, но Ольга Николаевна не отставала.

– Он с утра ничего не ел. Мы не имеем права так с ним поступать.

– Он убийца!

– Это пока не доказано. Мы не суд, чтобы выносить приговор.

– А кто мы, по-вашему? – Людмила Ивановна возвысила голос. – Учителя – это самая ответственная часть населения нашей страны. Мы ежедневно, я подчеркиваю, ежедневно принимаем решения, от которых зависит будущее.

– Это не значит, что мы должны морить Кораблева голодом.

Людмила Ивановна фыркнула.

– Я вам про Фому, а вы мне про Ерему. Общественное значение…

И Людмила Ивановна еще минут десять развивала свою любимую мысль о том, что органы власти в стране нужно формировать из учителей, поскольку именно учителя обладают нужными навыками для управления большими коллективами.

– Взрослые – те же дети, только большие, – не унималась она. И все в таком духе.

Ольга Николаевна слушала ее, не перебивая, а потом снова повторила:

– Мы должны покормить Кораблева.

Людмила Ивановна была разочарована. Она чуть было не сказала о бисере, который бессмысленно метать перед свиньями.

– Если этот убийца вам так дорог, идите и покормите его сами. У меня нет никакого желания с ним видеться.

– Так я и сделаю, – сказала Ольга Николаевна и взяла ключ из рук Пергамент.