Где кончается мир

– Ну, подумай о дуэлях, друг! О разбитых сердцах! Все мальчишки захотят на тебе жениться! Ты же такая… хорошенькая и всё такое.

Джон порозовела от удовольствия.

– Так ты что, и раньше догадывался?

– Не-е-е! Ну… может, подозревал разве что – ты ж такая… махонькая и хрупкая.

Джон была так благодарна, что целую минуту трясла его руку, плача, как – что ж – как девчонка.

Куиллиам был так благодарен Мурдо за рассказы о ежемесячных женских тайнах, что немедленно отправился прямиком к другу и поведал ему, что Джон на самом деле девочка.

– Только никому не рассказывай, понял? Никому. Я пообещал.

– Кому мне рассказывать? – ответил Мурдо и пожал плечами. Однако на лице у него появилось какое-то странное выражение, которое Куилл мог расценить лишь как проблеск надежды.

* * *

Дальше «пастор» Кейн решил, что каждый должен раз в неделю исповедоваться перед ним в грехах. Каким-то образом, даже не обсуждая этого, Кейн отошёл от ловли птиц и стал священником на постоянной основе.

Эта идея, должно быть, пришла к нему внезапно да так понравилась, что он не стал даже дожидаться вечерней молитвы, чтобы объявить её, вместо этого отправив Юана найти каждого из мальчишек и сообщить им время и день недели, когда они должны парами явиться на исповедь. Может, таким образом Кейн хотел провернуть свою задумку в обход мистера Дона и мистера Фаррисса. Объяви он свой план всем за ужином – и мужской смех или протестующий рёв могли бы подорвать его ореол святости. А в свою святость Кейн верил твёрдо. Он начал придерживать отвороты своей куртки, как – он это замечал – преподобный Букан придерживал лацканы своего пальто. Если он собирался быть пастором кирка, обе его руки определённо должны быть свободными, чтобы держаться за лацканы и выглядеть внушительно. А значит, с ловлей птиц должно быть покончено.

Когда Донал Дон наконец прознал о призывах на исповедь, он так и вскипел от ярости. Щёки у него сделались фиолетовыми, и он бросил на землю птицу, которую ощипывал.

– Бога ради, мы что, католиками сделались? Только иноземцы да католики «исповедаются в грехах». Он что, Папа Римский? И скажите мне на милость: он теперь и отпускать грехи никак может?

Мистера Фаррисса тоже переполнило отвращение, так что на висках у него вздулись синие венки – однако он ничего не сказал. Подобно устрице, что глотает гравий и плотно смыкает свои створки, Фаррисс редко облекал чувства в слова. В любом случае, они с Доном уже сдали ответственность за души мальчишек на Коула Кейна (просто потому, что ни один из двоих не чувствовал себя способным нести эту ношу). Так что, возможно, отчасти это они были виноваты, что он столько о себе возомнил. Тем не менее, если Кейн думал, будто Дон и Фаррисс станут «исповедоваться в грехах» перед ним – ему стоило подумать ещё разок.

Тем вечером пещера была полна мальчишек, пытающихся придумать, в чём им исповедоваться. Когда они с надеждой обратили глаза на Куилла, он поднял руки в защитном жесте.

– Не спрашивайте меня. Мне-то откуда знать?

Казалось, его назначили на какую-то новую пугающую роль: «одарённого Толковыми Мыслями» – и он не до конца понимал почему. Может, это связано с тем, что он Король Олуша? Нет, Король Олуша просто хорошо лазает. Куилл не припоминал, чтобы дома, на Хирте, отличался чем-то выдающимся. И всё же… и всё же, оглядываясь на свои младшие годы, он вспоминал, что ему казалось, будто мальчишки постарше совсем другие, не такие, как он – им можно было доверять, они были… Может, он достиг того возраста, когда пора начинать становиться кем-то другим – кем-то, на кого люди могли рассчитывать, у кого могли просить помощи, ответов? Эта мысль ошеломила его.

Но потом к нему подползла Джон и спросила:

– Куилл, а мне надо рассказывать пастору о том, что я… ну, ты знаешь…? – и Куилл так многозначительно покачал головой, что Кеннет немедленно учуял секрет и вскинулся, как почуявший мясо пёс – даже дым от костра ему не помешал.

У Кеннета, конечно, было предостаточно грехов, в которых он мог исповедаться – в которых ему следовало исповедаться. По справедливости, Кеннет должен был попросить прощения уже за то, что родился, но странен тот задира, что лежит ночью без сна, переживая о своих преступлениях. Так что все были потрясены, когда во время вечерней трапезы он поднялся на глазах у всех и заявил Коулу Кейну тоном холодным, как морское стекло:

– Что нам стоит сделать, так это рассказать вам, что другие натворили дурного.

В глазах Кеннета так и сияло лукавство: Кейн, несомненно, сможет разглядеть его злодейство.

Однако «пастор», едва сдерживающий пылкость в голосе, ответил «Да!».

– Да! Именно так мы и поступим, Кеннет. Толковый ты паренёк. Каждый мальчик может либо исповедаться в своих собственных проступках, либо поведать мне грехи другого мальчика. Тогда всё станет мне известно.