– Я бы сказал, что Куилл должен быть «Хранителем Историй». – Это были первые слова, которые произнёс Кеннет с того момента, как Изгнанник вернулся в Среднюю Хижину. И почему-то это польстило Куиллу сильнее, чем он мог бы подумать.
– Ей-богу, я б сам мог по воде пройтись, когда он это сказал, – рассказал он Мурдине Галлоуэй, засыпая той ночью в её воображаемых объятьях.
Портки царя Саула
На следующий день ветер снова задул свечи. Так что Лаклан полез вверх по Стаку, чтобы купить у «пастора» огня. С собой он взял связку угрей-песчанок, которых Куилл поймал в Нижней Хижине, но не смог съесть от отвращения. Как обычно, Кейн услышал, как он карабкается по последнему откосу, и встретил на широкой площадке перед пещерой. С полным гадливости лицом Кейн взял гниющих угрей и бросил их на землю.
– Можешь расплатиться со мной работой. Принеси-ка мне побольше камней, чтоб от ветра защититься.
Складывать грудой перед устьем пещеры валуны и каменные глыбы – изнурительный труд, после которого синяков не оберёшься. Джон помогла Лаклану, но не сказала ни слова – не бросила ни взгляда – и заговорщических рожиц не строила. Возможно, ей не разрешалось говорить ни с кем с низов.
На обратном пути руки у Лаклана устали в два раза сильнее после ворочанья валунов. А одной рукой ему приходилось держать двух зажжённых птиц под курткой. Так что когда раздался раскат грома, он напугался, мускулы его спины пронзил приступ боли, и он едва не выпустил птиц. Чувствуя, как свечи-качурки выскальзывают из его хватки, он инстинктивно прижал их к себе плотнее. Из шеи у одной брызнуло масло и попало прямо на пламя. Палящий жар обдал челюсть Лаклана, а потом спустился вниз по груди, по дорожке из капель горящего масла. Куртка загорелась тоже. Мальчик закричал, и где-то в вышине ему вторила какая-то морская птица.
Мгновением спустя с небес хлынул дождь. Он почти немедленно потушил Лаклана, но боль осталась – от челюсти до пупка, да такая, словно с него содрали лоскут кожи. Он наполовину ожидал, что из него вывалятся внутренности. То, что у него не осталось зажжённой свечи, мучило его почти так же, как боль.
Кое-как, неловко и неуклюже из-за сломанной руки, мистер Дон побрызгал на лоснящийся ожог маслом глупыша – его снадобьем от всех хворей, от зубной боли до кашля и запора.
– Я бы дал тебе виски, друг, но твоя маманя за это шкуру б с меня содрала, так что и хорошо, что виски у меня нет, – сказал он.
Пользуясь случаем, Мурдо попытался вызваться добровольцем, чтобы забраться к Кейну вместо Лаклана за новой порцией огня. Но он оказался недостаточно расторопным. Маленький Юан опередил его, странно радуясь рискованному подъёму и вероятности упасть и разбиться насмерть.
С золотисто-рыжими волосами, голубыми глазами и в заплатанной и покрытой перьями одежде, взбираясь, он очень напоминал возносящегося ангела. Лаклан подробно объяснил ему, как спускаться с зажжённой птицей-свечой, укрывая её курткой. Но кому-то стоило бы спросить, что именно Юану понадобилась в «пасторовом» ските.
Юан стремился получить прощение грехов и быть принятым Коулом Кейном обратно в прислужники у алтаря. Он был вполне готов (собирался он сказать этому святому человеку) противостоять всем лишениям отшельничьей жизни: и поститься, и молиться, и мёрзнуть, и хранить молчание…
Все отрепетированные слова покинули Юана, когда он наконец встал на пороге Скита Кейна.
В пещере горело неприлично расточительное количество свечей-качурок. Пол устилали остатки дюжины трапез из гуг, а рядом лежал лучший нож, который только был у птицеловов. Алтаря никакого не было – если только не считать за алтарь груду камней, не впускающую внутрь восточный ветер. С потолка свисала пара подбитых перьями штанов, заплатанных и грязных. Преподобный Коул Кейн спал, храпя, на куче раздавленных соломенных корзин для яиц и двух мешках с перьями. На той же постели, спиной к нему для тепла, лежала Джон.
Щёки Юана покраснели от неумеренного жара всех этих свечей. Его восхищение Кейном воспламенилось в груди и сгорело дотла. Так называемый «пастор» покинул Среднюю Хижину вовсе
Юан подобрал нож и встал над напыщенным диктатором, который притворился, будто сам придумал про Конец Света, а потом изображал из себя праведного, бескорыстного человека.