Где кончается мир

– Один, мистер? – спросил Куиллиам. – В одиночку, мистер? – Едва ли было что-то необычное в том, что Фаррисс искал одиночества и тишины: Куилл, может, и не пошёл бы за ним – однако Фаррисс прихватил с собой верёвку Мурдо. Обвязавшись ею, он перебирался с уступа на уступ, нащупывал руками опору за опорой. Было в его поспешных движениях что-то подстегнувшее Куилла отправиться за ним следом: это и тот факт, что у мужчины не было с собой мешка, куда складывать растопку.

Каждый фурлонг[3] или около того Фаррисс оглядывался и велел Куиллу возвращаться.

Он направлялся к Навесу, этому покрытому птичьим помётом каменному персту, выступающему над глубокими водами, а летом служившему домом целой ораве морских птиц: когда они только прибыли, жизнь здесь так и бурлила – птицы спаривались, откладывали яйца, бранились и гадили с рассвета до заката. Фаррисс обвязал конец верёвки вокруг основания бесформенного валуна и принялся набивать карманы: но не старыми, бесплодными яйцами, не армерией, не чаячьими перьями и не мёртвыми птенцами, а камнями. Полностью сосредоточившись, он отыскивал на уступах камешки и щебень, трескающиеся хрупкие осколки породы подходящих для карманов размеров. Под ним болталась сама по себе белая верёвка, её узлы и изгибы выпрямились в ровную линию, раскачивающуюся на ветру, как колокольный язык.

– Я из этой верёвки конский волос выдёргивал, – крикнул Куилл. – Для фитилей. Её чинить надо.

– Без разницы, – сказал Фаррисс.

Куиллиам хотел, чтобы сюда пришёл Донал Дон со своим всеобъемлющим и грубым здравомыслием. Он хотел, чтобы сюда заявился Мурдо, требуя назад свою верёвку. Хотел, чтобы здесь оказалась его мать, оттаскала Фаррисса за уши и сказала, что у него ячменная шелуха вместо мозгов, а потом прижала бы к сердцу и пообещала никому не рассказывать, какой он дурень.

Он хотел, чтобы здесь появился Юан и напомнил Фарриссу, что самоубийство – грех. Потому что он понимал намерение Фаррисса так же чётко, как если бы тот сказал это вслух.

– Я собираюсь домой, Куиллиам, – сказал Фаррисс, спускаясь с края Навеса. Белая верёвка натянулась. Надрезы, которые сделал в ней Куилл, чтобы вытащить конский волос, раскрылись словно жабры.

Была в действиях мужчины какая-то логика: Куилл попытался поставить себя на место Фаррисса, чтобы понять его. Пугающее это было место. Но да: какой-то смысл тут имелся. Броситься в море или с вершины Стака уж наверняка считалось бы самоубийством и смертным грехом. Кроме того, Фаррисса в самый последний момент могла бы оставить смелость. Но если поступать так, как задумал он – тяжесть его греха окажется на верёвке.

Если завязать верёвку на выступе скалы, таком как Навес, ты не сможешь влезть обратно без помощи другого человека, способного тебя втащить. И держаться не за что: только за верёвку. В конце концов либо верёвка порвётся под тяжестью Фаррисса, либо время попросту выжмет из него все силы до капли, так что он упадёт и разобьётся о воду. Камни нужны были для того, чтобы утащить его на дно (на тот случай, если он не погибнет от удара и попытается, как Фернок Мор, выплыть). Остальные птицеловы не найдут ничего, кроме верёвки, и спишут всё на несчастный случай. Возможно, это обманет даже всемогущего Господа, и Он сочтёт, что греха не было.

Но Куиллиама обмануть не так легко. Куиллиам всё понимал. Он не собирался позволить Фарриссу обречь себя на вечные муки, совершив самоубийство, не собирался позволить учителю бросить своих учеников, не собирался стоять и смотреть, как гибнет хороший человек.

В равной мере Куилл понимал, что ему недостаёт физической силы, чтобы затащить Фаррисса назад.

Он хотел, чтобы Мурдина сказала ему, что он ошибся: что Фаррисс и правда всего лишь хочет набрать птичьих гнёзд. Но в голове у него не раздалось её успокаивающего голоса – лишь жужжание слепого ужаса, напоминающее осиное…

…Так что Куилл тоже перелез через край Навеса и повис на белой верёвке. Он почувствовал, как оболочка из овчины натягивается. Почувствовал, как она впитывает пот его ладоней.

– Ты рехнулся, мальчик?

– Теперь ничего плохого не случится, мистер. Иначе я тоже упаду.

Куилл не считал Фаррисса сквернословом. Учёный человек (думал Куилл) знает не так уж много ругательств. Следующая пара минут определённо оказалась поучительной.

Затем настала тишина, нарушаемая лишь скрипом раскачивающейся на ветру верёвки, трущейся об основание камня. Море, в свою очередь, тёрлось об основание Стака. Вода под ними была голубой и кристально чистой. Солнце скрывали низкие облака, так что на воде не было бликов, и мужчина и мальчик могли разглядеть морские глубины, куда только доставал свет – не самое дно, конечно, но подводные каменные своды и столбы. Это было всё равно что смотреть на затопленный город – какие-нибудь затонувшие руины прежних цивилизаций – русалочий замок, цитадель Королевы Амазонок. Или дом сине-зелёного люда, который дышит океанской водой, который сам и есть морская вода.

– Я могу просто отпустить верёвку, – сказал Фаррисс.

– Но тогда я не смогу влезть назад, – ответил Куилл. – Совсем никак.