Где найдёшь, где потеряешь. Повести

— Ну, вызовут их, — убеждал Игорь, — а дальше что? Скажут, не знаем ничего, клевета, поклеп. Где доказательства? Доказательств нету. Вашу машину они, конечно, не тронут, побоятся. Но ведь она не единственная! Угонят в другом месте и концы в воду.

— Ох, вряд ли, — умудренно возразил Подольский. — Не таких чистоделов находят, вылавливают.

А у Игоря и на это готовая мысль:

— Находят, не спорю, согласен. Только что же хорошего? Тюрьма, испорченная жизнь. А главарь, между прочим, улизнет. Уж он-то!.. Чтобы добраться до него, нужно посредника найти. А посредника без помощи ребят не подловишь. Значит, все упирается в их желание, в раскаяние, в их совесть, которую надо пробудить. Понимаете?

Машина стояла. Подольский задумчиво курил и молчал. Он глядел в глубину переулка, невольно вспоминал свою не столь уж безупречную юность… Совесть? Раскаяние? Это приходит потом. А сперва — суд, вернее, подсудный проступок. Вот если бы мальчишки побывали сначала в шкуре преступника, испытали страх и позор, вот тогда…

— Есть один план… Риск велик… Психологический нокаут, стресс, — говорил тем временем Игорь. — Но я не вижу ничего другого, более действенного, что могло бы на них повлиять…

Подольский встрепенулся:

— Выкладывай, не тяни!

— Чтобы раскаяться, осознать, им необходимо прочувствовать зло своего дела. В общем, я предлагаю… то есть, на ваш взгляд…

— Ну?!

— Дать им эту возможность, — выпалил Игорь. — Пускай угоняют.

Вопреки его ожиданию, владелец машины не возмутился, не протестовал в крик. Он как-то странно помотал головой, ответил тихо:

— Я пять лет обрубщиком работал. Знаешь, что такое обрубка, Игорек? И жена вкалывала, брала работу на дом. Купили вот, — он хлопнул по сиденью рукой, — года не прошло. И ты хочешь…

— Вы извините, — перебил Игорь, — я ведь не досказал. Я не хочу, не настаиваю. Но во-первых, с машиной ничего не произойдет, не обязательно… Конечно, вы вправе по-своему решить… Машина — ценность, конечно. Только… Только на чаше, ей в противовес, две биографии, две судьбы, которые зависят от вашего решения.

Подольский протяжно вздохнул, усмехнулся:

— Оратор! Умеешь внушать. Однако не торопись, выкладывай — как там? — психологический стресс по порядку. Давай объясни мне свою задумку в полном разборе. Может, и правда?..

Обнадеженный Игорь выложил, объяснил. Поколебавшись в душе, стыдясь отказать, Подольский принял сомнительный план, загорелся идеей спасения заблудших. Для рискованной постановки понадобился третий энтузиаст, и они поехали в гости к давнему товарищу Подольского Петрову. Тот сначала слегка обалдел, возражал по-всякому целый час, но потом все же позволил себя уговорить и даже необходимые деньги вложил в эксперимент, сказав при этом:

— Черт его знает! Не жалко, лишь бы с пользой…

С четверга Подольский загнал машину в гараж, который находился где-то на окраине города. В субботу опять оставил ее во дворе, будто ничего не подозревая. Воскресным утром собрались заговорщики у Петрова и тот позвонил Донцу, с помощью паролей приказал брать «Жигули» немедленно. Вечером он же отправился к месту передачи, вооруженный опознавательной тростью. Что произошло дальше, нам известно. А вот в понедельник…

Прошло много-много дней. Миновали годы, жизнь кончалась незаметно и бесславно, а гнет содеянного все висел камнем на шее, тянул в какой-то омут, тянул и тянул — так чудилось Борьке, спустя час после утренней встречи с Донцом. Прибежав от него домой, Борька завалился в постель, полагая, что мама ничего не заметит. Но она, конечно, заметила, в их «братскую» комнату явилась, разбудила Сережку к завтраку, заговорила тревожно:

— Боря, Боренька, что с тобой, что происходит, не пойму? Ты куда бегал, зачем? Я же чувствую, — и так далее… А под конец, не добившись ответа, она пригрозила: — Ах так? Приду с работы — хуже будет!

Нет, подумалось Борьке, хуже не будет. Хуже просто не может быть. Бедная, бедная мама! Что, если узнает? Надо сматываться из дому. Надо сгинуть навсегда, насовсем… И он заплакал втихую, жалея себя, и маму, и брата Сережку, которого никто больше не отведет на киноутренник в воскресенье, не научит как следует кататься с горки на лыжах и вообще не защитит…

Тем временем мама ушла, а несчастный братишка, не зная пока своего несчастья, вернулся в комнату, канючить стал:

— Боря, Бо-о-орь! Вставай. Боря, Бо-о-орь! Пойдем на Зимний стадион, ты обещал два раза.

Боясь показать свое раскисшее лицо, Борька из-под одеяла пообещал в третий раз, только позднее, мол. Сережка поверил и отправился временно гулять во двор. Все вокруг стихло. Лишь бубнило радио за стенкой, бренчали посудой на кухне, а так — ничего. И тогда Борька расплакался в полную душу, не сдерживаясь. Ах как он плакал, как плакал!.. Без преувеличения, настоящие струи теплой соленой влаги лились по его щекам, лились и лились нескончаемым, неудержным потоком. И было это удивительно, и горько, и даже приятно, потому что в слезах крылось какое-то хорошее значение, и страх шел с ними на убыль, и вина тоже, и подступало бессильное забвение, безразличие, покой, покой…