Где найдёшь, где потеряешь. Повести

Но тут раздались грозные шаги!

Борька вскочил, понимая, что это за ним. Борька метнулся к окну, к платяному шкафу, но поздно. Они вошли и, ни слова не говоря, кинулись, заломили руки, швырнули на пол. Потом стали заваливать чем-то мохнатым, черным, душным. Борька заорал в предсмертном отчаянии. Заорал и… проснулся.

Он был мокрый от слез и пота. Он сбросил с себя одеяло, глубоко задышал, радуясь воздуху и спасительному пробуждению. Несколько секунд его память не шевелилась, усталая, и Борька не мог сообразить, что с ним происходит и почему. Но затем — будто дубиной по голове — вспомнилось все. Он застонал под этим беспощадным ударом. Ужасно, ужасно! Мало того, сон оказался в руку. Кто-то сильно забарабанил в дверь.

— Войдите! — крикнул Борька, не увиливая. — Входите, я жду!

И тогда один за другим комнату стали заполнять вооруженные люди. Двое извлекли веревку с петлей, двинулись прямиком к Борьке. Он поднатужился:

— Ну, нет! Это чушь, ерунда, я сплю! Я опять сплю, надо проснуться, пока не вздернули по ошибке, — и проснулся…

Однако явь, сменившая жуткие видения, была не лучше для издерганного совестью парня. Перед ним совсем реально стоял участковый инспектор Журавлев и молча вглядывался в заплаканную физиономию.

— Я думал, ты придешь. Явка с повинной… Явка, заявка… А ты не пришел. Что ж теперь делать? Как маме твоей доложить? А на суде?..

Борька захлопал тяжелыми веками, которые отдыхали за истекшие сутки не более двух часов, замотал головой, поднялся, покачиваясь. Инспектор конечно растаял, а он прошел на кухню, нырнул под струю холодной воды… Когда очухался достаточно, то подумал вдруг: «Что, если и это бред? Кран, квартира, адские муки… гонка на «Жигулях»… Вот хорошо бы — наваждение и только. Значит, можно взять и проснуться. Проснуться по-настоящему. Вот хорошо бы, да где там!..».

Не найдя покоя в родных стенах, кинулся он стремглав на улицу, чтобы раствориться в толпе, спрятаться хоть на время от самого себя. Только и тут ничего не получилось. Прохожие мнились коварными хитрецами, которые нарочно делают вид, будто они обыкновенные прохожие. А в действительности они в любой момент — мерещилось Борьке — готовы указать на него пальцем, закричать во всеуслышание: «Глядите, глядите, это — вор!». И тогда он сгорит со стыда, перестанет существовать, наверно, а его место в мире займет пустая оболочка по имени Борис, которая незамедлительно и покорно отправится в тюрьму… И никто при этом не узнает, что настоящего Борьки давным-давно нет на свете, есть только видимость и все…

Как он вернулся к дому, как очутился снова у Донца, Борька не помнил, не заметил даже. А когда наконец все это осознал, то спросил:

— Который час?

— Счастливый, — хмыкнул Саша, — часов не наблюдаешь. Полпятого. Гастроном давно созрел.

— Ты спал? — пригляделся Борька.

— Да, малость.

— Счастливый! Совесть позволяет, да?

— Хорош, ковбой, — больше Саша не хотел нервничать, — закроем тему. Откроем кошелек. Есть ценное предложение: выпить для ясности. Ты посиди, погоняй маг, а я слетаю. О'кэй?!

Не дожидаясь ответа, он выскочил из комнаты и вскоре примчался с бутылочным звоном в полиэтиленовой сумке. На сумке, кстати, были изображены двое неузнаваемого пола, почему-то до середины раздетые. Они рекламировали джинсы и обнимались попутно, за что грошовый мешочек стоил Саше в свое время пять рублей. Вернее, его маме он стоил, как всегда.

— Ну, — возгласил Донец, приготовив все необходимое для попойки, — приступим потихоньку! Отметим боевое крещение, так сказать.

Борька не раздумывая взял рюмку, но промямлил невпопад:

— Правда. Чтоб отключиться. Просто…

Сразу выпил отважно и ловко, как никогда не умел. Не поморщился. Не стал закусывать Донцовыми деликатесами. Зато попросил налить еще. В ответ Саша предостерег:

— Не пепси-кола, не лимонад, чего ты! И вообще, выпивают с разговорами, с перекурами, понимать надо. На мою сигарету. Фирма! Оцени.

Борька покурил и тогда вторую рюмку опрокинул. Потом снова покурил и еще добавил сорокаградусной натощак. В результате стало ему хорошо — как будто бы. А может, и нет, он толком не понимал. Одно несомненно: голова опустела, испарились жгучие мысли, тревога отхлынула от сердца куда-то к ногам. Вот только плакать хотелось…

А Саша тем временем смачно уписывал продовольственный дефицит, добытый мамой по знакомству, и тоже выпивал, но — расторопно, умело, чтоб раньше срока не захмелеть чересчур. При этом, как полагается у взрослых и бывалых, он разглагольствовал душевно:

— Вот она жизнь, ковбой! Впечатляет? Полный стол, полный карман. Справедливость, честность, идеалы — неплохо. Но когда?

Борька мог возразить и возразил бы конечно, если бы слушал ахинею. Однако он не пытался даже, пропускал сквозь себя ненужные звуки, ощущая их только барабанными перепонками. А чтобы Донец не раскусил и не потребовал участия в беседе, Борька периодически поддакивал, машинально кивал.