Где наша не пропадала

Когда почувствовал, что наша армия наступает, ударился в бега, надеялся сыном полка стать и с оружием в руках явиться в свинарник. Не получилось. Догнали и всыпали, чтобы от работы не отлынивал. Потом французы пришли. Стали к себе агитировать, пугать, что в России все равно житья не дадут. Кто-то согласился, он – ни в какую. Да не больно к нему прислушивались. Загрузили вместе с другими в вагон и дальше – на запад. Францию за войну тоже порядком потрепало. Работы – каждому по десять рук давай – не переработаешь. И в шахту их, голубчиков, в департаменте Па-де-Кале. Семь лет оттрубил. Приживаться понемногу начал. По-ихнему разговаривать научился. Зарабатывал неплохо, парень здоровый, а к трудовой дисциплине еще немцы приучили. Франки в карманах зазвенели, а тоска по родине все равно давит. Пробовал в распутство удариться и отказа от француженок не знал, но легче на душе не стало. Попивать начал. Чем бы все кончилось – неизвестно, только случилась на шахте забастовка и он как советский человек прятаться за чужие спины не захотел. Выступил на митинге. С работы уволили, зато приняли во Французскую коммунистическую партию. Появилась цель в жизни – превратить Францию в такую же справедливую страну, как Россия. Во всех мероприятиях участвовал, даже в ограблении банка для пополнения партийной кассы. Товарищи уважали, заместителем секретаря выбрали, хотели – секретарем, но на этом посту должен быть человек коренной национальности. Потом произошла трагическая любовь. Познакомился с девушкой, а после выяснилось, что ее отец самый настоящий фабрикант, классовый враг. Родители, естественно, и слышать не хотели о свадьбе. Товарищи тоже коситься начали. И надо же именно в такой щекотливой ситуации судьба отколола очередную жестокую шутку. Ячейка решила уничтожить черные списки. Операцию готовили в строжайшем секрете, а когда пошли взрывать бюро, нарвались на засаду. Двоих взяли, он чудом выскользнул, но скрываться пришлось и от чужих, и от своих. Чтобы не портить жизнь любимой, подкрался ночью к дому, бросил в форточку прощальную записку с просьбой не поминать лихом и прыгнул на подножку товарняка, не зная, куда он идет. Затравленному волку и на родной земле надежды мало, а на чужой – полная безнадега. И тогда его осенило завербоваться во Вьетнам и при первом удобном случае перебежать к своим. О том, что без наших ребят там не обходятся, буржуазная пропаганда все уши прожужжала. И, кстати, не обманывала. Он не очень-то верил вражеским голосам, но деваться было некуда. Явился на вербовочный пункт. Документов не спросили. Контингент – сплошные уголовники. О русском происхождении он, на всякий случай, умолчал, да и не слишком-то любопытствовали. Сперва их отправили в Африку, на стажировку. Учили стрелять, взрывать, метать ножи, драться и так далее. Старался, не жалея сил, знал, что все пригодится. Начальству такая резвость приглянулась и его назначили командиром взвода разведки. Во Вьетнам прибыли во время затишья, и жизнь после карантинной муштры чуть ли не раем показалась. Разведчики из его взвода быстро пронюхали, где найти выпивку и хорошеньких азиаток. У него покинутая любимая из головы не выходит, снится каждую ночь, но, чтобы не выглядеть белой вороной и не вызывать лишних подозрений, приходилось пользоваться услугами, но только добровольными. Случай сдаться в плен подвернулся уже через месяц: попали в окружение, но идти с пустыми руками не рискнул, испугался, что не поверят, да и пользу хотелось принести. Полгода стрелял по облакам и собирал данные. Короче, явился в народную армию не пленником загнанным в угол, а своим ходом с толстым планшетом документов и офицером на горбу.

Без проверки не обошлось, но поверили. Написали в Москву письмо, что к ним пришел русский, угнанный в детстве в Германию, желающий возвратиться на родину. Отправили быстро, но ответа ждали долго. Наши бюрократы – публика известная. Чтобы даром не проедать чужой рис, явился к вьетнамскому начальству и предложил свои услуги, разведчик все-таки. Отговаривали, хватит, мол, и того, что уже перенес, но поняли, что бесполезно, и приняли к себе. Вьетнамцы ему нравились – свободолюбивый народ, даже девушки взялись за оружие, целые женские роты создавались. И никакие шуры-муры с ними не пролазили. Они за святое дело пришли драться, а не с мужиками спать.

В народной армии он провоевал полтора года. Французы за его голову тысячу франков обещали, а вьетнамское командование наградило именным пистолетом.

Когда вызов пришел, вроде и уезжать расхотелось, но стоило добраться до первой русской станции, спрыгнул на родную землю и словно прирос. Поезд гудит, а он сдвинуться не может. Еле в последний вагон заскочил. До Читы дотерпел и сказал себе: хватит кататься, хватит воевать, у тебя есть профессия проходчика.

Так и остался в Забайкалье.