Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Тексты Головина в его случае не самое главное, они не более значительны, чем элементы костюма или случайное выражение лица. Головин сам себя никогда не относил к писателям. «Я пишущий читатель», — говорит он. Гнетущий шарм его прямого и непосредственного бытия, его интонации, его темный, донный пронзительный юмор гораздо выразительней. В каком-то смысле он неделим, и, не ставя задачи информировать или образовать читателей, как-то повлиять на них, его тексты не более чем аура присутствия, тонкий след метафизического парфюма. Тексты Головина живут в его личности, свидетельствуют о ней, отражают ее. Не более (но и не менее). Из них невозможно вывести начала учения, не годятся они для законченной философии или искусствоведческой теории. Это просто живой объект, насыщенный лучевым фактом его присутствия. Это оформленная его сердцем тонкая пленка презентации…

Это ослепительно и общеобязательно именно потому, что произвольно, чрезмерно, потому что этого вполне могло бы и не быть…

Книга — следствие духовного каприза, от этого она особенно ценна и значима.

Евгения Всеволодовича Головина можно только любить, безумно, абсолютно, отчаянно любить. Все остальные формы оценки и восприятия осыпаются в прах.

Если вы не знаете, что такое любовь и не готовы умереть за нее, не читайте этой книги.

Мифомания как строгая наука[10]

Человек — существо гораздо более предсказуемое, чем ему хотелось бы казаться. Ладно — разум, который у всех одинаков, подчиняется строгим законам логики и легко поддается кибернетической симуляции. Тут человек мог бы сказать — зато горизонты моего безумия, моей мечты, моих сновидений бесконечны. Оказывается, все далеко не так. Бред, сновидение, безумие, а также мечта, поэзия, миф имеют свои собственные каноны, правила, аксиомы и границы. Как показали современные физики, хаос — просто одно из состояний вещества со своей собственной логикой и своим собственным порядком — чуть более широким, чем обычный порядок, это правда, но все же вполне вычисляемым.

К ХХ веку люди науки, исследовав поля разумности до мельчайших деталей, принялись за сферы мечты — за бессознательное, за изучение грезы.

Так, Леви-Стросс, крупнейший исследователь мифа, обнаружил в его основании мельчайшие атомы — мифемы, по сути везде одинаковые и лишь по-разному и в разном порядке сопрягающиеся друг с другом в тканях конкретного мифа. Карл Густав Юнг составил надежные навигационные карты по горизонтам коллективного бессознательного. Жильбер Дюран описал режимы функционирования воображения, по точности и строгости не уступая самым позитивным из наук. Казалось бы, все сказано, и удивить в этом никого из просвещенной публики ничем нельзя.

Евгений Всеволодович Головин и не пытается никого удивить, по умолчанию предполагая в читателе человека подготовленного и изощренного. С таким читателем Головин и беседует — на вполне корректном академическом уровне. Его дискурс не более чем легкие узоры на фоне предполагаемого согласия с основными научными аксиомами. Эти аксиомы таковы:

• разум есть частный случай безумия;

• порядок — одно из многочисленных проявлений хаоса;

• бодрствование — подвид сновидения;

• государство есть форма бреда;

• общество способно только обокрасть;

• человек — это звучит дико;

• следующая станция метро — «Гвозди в сметане».

По умолчанию разделяемые научным сообществом, эти аксиомы не нуждаются в доказательстве, но легко могут быть опровергнуты (по принципу фальсификационизма К. Поппера), что делает их научность не подлежащей сомнению.

Сон изучен досконально, и его вариативность не сложнее шахматных партий для начинающих. Поэтому в структуре книги Головина на одном дыхании разбираются смерть великого Пана, путешествия в пивной ларек, романтическая литература Вальтера Скотта (крупнейшего специалиста по герметизму и алхимии), магические свойства чеснока или калины, французская поэзия, воспоминания о личных встречах с районной урлой, документальные истории изготовительницы кукол, социологические зарисовки, философские отрывки, документальные заметки о случайно нахлынувшей дреме. Все имеет очень высокую степень достоверности: эмпирическая база автора не вызывает сомнений, равно как и огромная подготовительная работа по анализу полученных результатов. Перед нами — серьезное социологическое исследование, посвященное…

Вот с этим «посвящением» действительно возникают определенные трудности. Топика мифомании настойчиво уводит нас от внятного определения объекта и предмета исследования, подменяя это ссылками на проработанность темы и новизну полученных выводов. Это отлично, но какой темы и каких выводов? Выводов о чем?