Гебдомерос

В ту пору людские волнения вспыхивали столь внезапно и часто, будто молнии в раскаленном солнцем августовском небе. Полные решимости свирепые люди под предводительством какого-нибудь гиганта с бородой античного бога при помощи катапульты метали в бронированные двери огромных гостиниц притащенные с верфи бревна. Самые осторожные заботились о своей безопасности, другие погибали в первых же атаках – именно те, кто не верил в пользу мятежа и говорил, что это ненасытные банкиры распространяют слухи о падении курса ценных бумаг, чтобы затем сыграть на повышение. Как всегда, находились и те, кто завершал свои оптимистические рассуждения неизменным заигрыванием: «Наш народ вполне здраво мыслит, чтобы…»

– и так далее и тому подобное.

Естественно, это был неподходящий момент, чтобы думать о работе. Гебдомерос уже давно смирился с этим и даже обсудил с друзьями, чтобы те не удивлялись, когда видят, как он, обычно столь деятельный, проводит целые дни с ногами в кресле, покуривая трубку и задумчиво разглядывая карниз потолка. Из дворца же, этого роскошного, полного неописуемых излишеств жилища, не приходило никаких известий; его парадный вход охраняли огромные сторожевые собаки, кроткие как овечки, когда дело касалось тех, кого они хорошо знали, но, стоило появиться чужому, их шерсть тут же вставала дыбом, а рычащие пасти переполнялись слюной. Из парка во дворец вела великолепная лестница. Поднявшись по ней, вы оказывались в лабиринте коридоров, приемных, кабинетов и гостиных; там, во времена, когда слуги носили алебарды и бегом, потрясая горящими факелами, сопровождали кареты, за ширмами и длинными портьерами, со скрюченными и окоченевшими пальцами, с вздернутыми кверху бородами лежали предательски убитые ударом кинжала отпрыски знатных родов. Всякий раз, продвигаясь в тревоге по этому лабиринту, необходимо было прибегать к помощи одетого в ливрею дворецкого, который, следуя впереди, указывал вам дорогу. Душа тогда становилась невесомой, как душа, отошедшая в иной мир, словно душа Эвридики, покидающей в сопровождении Геракла безутешного супруга;[68]

так, погрузившись в мифологическую атмосферу, Гебдомерос оказался на пороге комнаты холостяка. Неубранная постель, фотографии с посвящениями, развешанные по стенам, говорили о пережитой драме и угрызениях совести; а на постели лежал он, именно его Гебдомерос и искал. Полы короткой рубашки едва достигали паха, не прикрывая пениса; повсюду на инкрустированных перламутром скамеечках восточной работы, напоминавших о том мрачном Востоке, где несчастных зашивали в мешки и глубокой ночью выбрасывали в темные воды залива, валялись кусочки марли и ватные тампоны, которые он прикладывал к опухоли на ноге. И тут Гебдомерос почувствовал освобождение; словно зло и коварство были раздавлены шинами мчащихся машин и карающей пятой непобедимой когорты белых воинов в золотых шлемах и под ее небесного цвета знаменами в умиротворенном мире воцарилась человечность.