Gelato… Со вкусом шоколада

Тоня оказалась очень суетливой мамой. Щепетильной, беспокойной, чувствительной и слишком эмоциональной дамой. Весь период беременности, начиная с первых недель и заканчивая последними, во время которых мы прошли с ней через странный эмоциональный всплеск и совсем не спокойное состояние беременной женщины, которой через семь дней рожать, Антония находилась в тревожном, шатком состоянии, которое вполне естественно закончилось полнейшим выгоранием и послеродовой депрессией. По крайней мере, так мне сказал старый детский врач, к которому мне пришлось в одиночку первые два месяца носить свою дочь. Я проходил через регистратуру, слушая перешептывания, раздающиеся мне в спину, и пошлые смешки, в которых очень добрые тети поносили Нию на чем свет стоит. Мою жену оскорбляли, над ней смеялись, ей, наверное, завидовали, потому что у нее оказался муж, который не дал ей совсем упасть духом, а помог, взяв на себя большую часть ее обязанностей, заставляя каждый день вставать с кровати и наслаждаться материнством в полной мере, а не по случаю или под настроение, когда он, мужик, не шляется по барам в поисках случайных друзей и собутыльников в одном лице.

Тоня стала «поправляться» только на четвертый месяц жизни Бу, нашей Валентины. Она очнулась, ожила, проявив первую заинтересованность дочерью глубокой ночью, когда со слезами на глазах, стоя голыми коленками перед детским манежиком, захлебываясь слезами и громко шмыгая носом, шепотом просила у мелкой крошки прощения и расстегивала лифчик, предлагая сонному и ничего не понимающему ребенку грудь. Потом жена сползала по моему телу, когда я поднимал ее и просил замолкнуть, чтобы не пугать девчонку. Мне сиську Ния не дала, зато попыталась оседлать, чтобы выказать благодарность и доказать — в ее, видимо, понимании — любовь.

Мы через многое прошли с Тузом за эти двенадцать месяцев с небольшим довеском. Мы заслужили спокойствие, заслужили благодать…

Мы, сука-блядь, достойны простого человеческого счастья.

— Красивая! — касаюсь нежной кожи на ее груди. — Не плачь, пожалуйста.

— Извини, — ладошкой прикрывает рот. Я вижу, как она впивается зубами в розовую мякоть. — Извини меня, — прикрыв глаза, опускает голову и осторожно трогает губами упакованную в хлопковую шапочку макушку грудничка, который, как заведенный, десенками теребит ее сосочек. — Приятного аппетита, Бу-Бу-шечка! Петя, пожалуйста…

Хочет побыть одна! Чертов стыд и совесть…

— Ты сбрендила, что ли?

— Нет, — давится и, икнув, продолжает снова передо мной оправдываться. — Я не знаю, что со мной. Я плохая мать?

— … — громко выдыхаю и со свистом носом поглощаю свежий воздух.

— Черт! — еще теснее подгребает дочь. — Все будет хорошо, Валечка. Мама очень любит тебя…

Истинная правда! Тоня с огромным нетерпением ее ждала. Она считала месяцы, потом переводила их в недели, советовалась со специалистами, угадывала срок, в календаре зачеркивала дни, а когда пришло время, потекла и психически расклеилась. Я обратился к специалисту, задавал удобно неудобные вопросы в женских чатах и на форумах кормящих мамочек, на которых прописался, словно был один — один по жизни, но с маленьким грудным ребенком. Мне помогали все: коллеги, партнеры, неравнодушные врачи, родители и даже младший брат. Смирновы караулили дневной режим моей семьи, когда я зарабатывал нам на жизнь, следя за магазином и шоколадным производством, при этом отстаивая права попавших в неприятные истории не всегда положительных героев; а Велиховы освобождали вечера, чтобы посидеть с малышкой, пока я выводил жену в свет, показывая ей жизнь вне домашних стен, стерилизованных бутылочек, испорченных подгузников и бесконечных пеленок, которые накапливались со скоростью падающей звезды. Так мы потихоньку через неприятности прошли, и завели привычку — на два дня в неделю выезжать в те места на речке, где были очень счастливы, где не шумит толпа, где тихо, хорошо, невозмутимо, где:

«Есть только ты и я!».

— Смотри-смотри, — Тоня тычет пальцем в детское лицо.

Наевшись или наигравшись, проявив себя во всей красе, дочь мягко отстыковывается и отклоняет голову, при этом сморщив нос, сладенько зевает.

— Надо поднять ее, — обхватываю тельце и, поддерживая гуляющую в полусонном состоянии детскую головку, столбиком укладываю Валю на своей груди. — Пойду с ней на свежий воздух. Пусть внутрь протолкнет то, что употребила.

— Угу, — застегивая сорочку на груди, бормочет Ния.

— Выходи к нам, щенок.

Дочь дремлет на моем плече, беспокойно работая кулачком в попытках скомкать легкую футболку.

— Красиво, да? — показываю малышке пейзаж, который, если честно, ее совсем не интересует. — Пять часов, Бу. Это очень рано. Подрастешь, поймешь. Поймешь…

— Да поздно будет, — заканчивает за меня Антония, прижавшись со спины ко мне.

— Думаешь? — хмыкаю.

— Ранний подъем, работа, обязанности и никакой беззаботности.

— А-а-а, ну, если так, то, — растягиваю гласные в словах, — да! Я полностью согласен. Так что, — малышка вздрагивает и выпускает белесый пузырь, — умница моя, — перехожу на похвалу, забывая основную мысль.