Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая

После игры в лагере затеяли обязаловочную дискотеку и даже «сладкий стол» устроили. Наташка исчезла с Митяем, не дожидаясь результатов игры, мол, и так все понятно. Ванька меня напоздравлял и отправился лечить нервы своей Горелке, которая считала, что уже избавилась от меня, а тут снова такое безобразие. Мне же сегодня пришлось устроить такой «перевертыш», что даже на Валевского нет сил пялиться, тем более к нему подтянулись новые жертвы его харизмы и обступили диджейский пульт со все сторон. Поэтому переодеваться в чулане за сценой я не стала, видеть Ромку «в девках» мне все же неприятно, и прямо в театральной белой юбке-пачке, сварганенной из простыней, и с Наташкиными вещами в руках, кроссами наперевес, все еще в лодочках, плетусь в корпус. Ощущение странное чувствовать себя такой, наверно, красивой; волос много и они легкие, слышу, как их мотает ветром за спиной, что очень непривычно: коса-то висела статичной тяжестью; мои ноги в зарекомендованной временем обуви и ведут себя иначе, не ребячатся, а строго держатся в «форме», идут как-то слишком ровненько. Вот привыкла, что мое «внутреннее» всегда объемнее, богаче, и временами я словно «не здесь», но сегодня все изменилось, я вывернулась, вывалилась «наружу», и моя внешняя грань проявила себя настолько остро и полно, что мне кажется это мир обнимает меня так, прикасается своим осознанным дыханием, приветствует меня здесь и ждет моего следующего шага.

Иду наверх по аллее в полном одиночестве, в лагере темно и пусто, младшие отряды уже на «отбое», старшие все в дискотечных огнях и на свиданиях, которые в корпусе никто не проводит; у нас полно лирических мест, располагающих если не к стихосложению, то к самозабвенным чувствам вполне. Но сегодня не завидую никому — такая я новая, мне еще только предстоит осознать свое «место» и чего это такое со мной произошло, действительно это «я» или просто так сильно вжилась в «роль»… думать сил нет, «спать» — мое желание! Подхожу к нашему корпусу, там пристроен чулан, он повернут к лесу, в обратную от аллеи сторону, и уходит глухо в подвал, там стоят всякие совки-веники, старые стулья и стремянки, ведра и другая нужная мелочь. И мне неожиданно показалось, что я увидела тень, метнувшуюся от подвала под елки, потом все замерло, а я прибавила ходу, ведь тут нет никого, и если я вижу «призраков» так отчетливо, что даже елки шевелятся, то пора мне Тае «сдаваться» и начинать плотно лечить мозги. И я бегом устремляюсь в наше здание, что не просто на десятисантиметровых, выточенных в спицу каблуках, но рука подтягивает сзади, слишком реальная рука, и я успокоилась: призраки так точно не могут; поняла, кто это, не глядя, просто от усталости я перестала отслеживать его местонахождение. Егор прихватил меня со всем шмотьем и подтолкнул в темное, все скрывающее нутро подвальной пристройки. «Охренеть как мило!» — хотела высказать ему я, но…

Но обсуждать ничего не пришлось, даже думать не вышло, он сразу достиг полной степени моей отстраненности от времени и всех его обстоятельств, что были мною или окружали нас. Егор действует демонстративно, не запинаясь об условности, никакой романтики и пионерства под Луной, махровый и взрослый, словно мастурбируешь без рук; доходчиво и ясно он мне объясняет, какие эти новые вызревшие отношения, он сводит нас вместе, вмешиваясь безаппеляционно в мою телесность, оставляя на ней свой отпечаток. И когда мне ничего из его поведения не странно и не стыдно, и все уже случилось, ну почти все, он решает забрать и дыхание, втягивая в себя мое мегапространство, и душу, впрочем, она всегда была в нем. Разве можно меня сейчас смутить каким-то там поцелуем? Да целуйся, сколько хочешь, хоть до утра, я все поняла — никому во мне теперь места нет и не будет, и никогда не было, все всегда было Егорово, и обсуждать тут больше нечего. Мы и не обсуждаем, ни слова не сказано, и по-прежнему молча он выставил меня обратно под фонарь, ну приду спать на три-четыре часа позже…

Глава 7. Встреча рассвета