Генерал Абакумов. Всесильный хозяин СМЕРШа

«Я доволен тем, что мне пришлось пройти школу контрразведки СМЕРШ, — рассказывал другой ветеран, H.H. Месяцев, Леониду Млечину. — Почему? Во-первых, я был на пике борьбы во время Великой Отечественной войны — на пике борьбы двух мощных разведок и контрразведок, нашей и германской. Во-вторых, я научился разбираться в человеческой натуре. Можете мне не верить, но, когда я распрощался с органами, мне иногда было неудобно разговаривать с людьми. Я видел, что человек говорит неправду, я чувствовал. Мой профессиональный опыт позволял слышать шорох скрытых мыслей сидящего передо мной».

А вот еще один рассказ генерала Иванова:

«В мае 42-го на Крымском фронте я организовал переправу раненых на Кубанский берег. Это было ужасающее зрелище.

У воды скопились тысячи солдат. Суматоха, никакого управления. Каждый сам за себя. Море заполнено нашими трупами: почему-то все они в вертикальном положении, и на волнах кажется, будто покойники маршируют. А переправа — одна: с узкого пирса. Толпа напирает. Мы вместе с двумя особистами еле сдерживаем ее. В рыбацкие шхуны сажаем только раненых. И тут сквозь толпу к пирсу прорываются четверо кавказцев. Над головами у них носилки с каким-то полковником. «Пропустите, это раненый командир дивизии!»

Что-то кольнуло у меня внутри. Приказываю: положить носилки на пирс, развязать бинты. И точно: никакого ранения нет.

«Расстрелять», — загудела толпа. По лицам солдат видно, что, оставь я полковника в живых, меня убьют самого. Что делать? Достаю пистолет. В тот момент вид у меня был, наверное, жуткий: небритый, оборванный. Я не спал и не ел уже несколько суток; спасался лишь спиртом из фляги. И на моих глазах полковник мгновенно сдает. За какие-то секунды его черные волосы становятся белыми. И я его пожалел. «Слушай, — шепчу, — я буду стрелять мимо, но ты падай в воду, как будто убит. Если повезет — выберешься».

Но были и другие случаи, ведь все зависит от человека, а у нас до сих пор судят по принадлежности.

Н.Г. Егорычев рассказывал Л. Млечину несколько иную историю:

«На Северо-Западном фронте я был заместителем политрука стрелковой роты. Помню, вызывают меня в штаб батальона. Это в трехстах метрах от передовой. На берегу чудесного озера Селигер в землянке меня ждет холеный подполковник из СМЕРШ:

— Вот вы, заместитель политрука, хорошо знаете наш полк. Вы, пожалуйста, докладывайте мне о тех, у кого неправильные настроения, кто может подвести, сбежать.

— Товарищ подполковник, я замполитрука и каждого бойца знаю. Мы каждый день подвергаемся смертельной опасности. И я ни о ком из них вам ничего говорить не буду. Эти люди воюют на самой передовой. Почему вы не пришли к нам в окопы и там меня не расспрашивали? Почему вы здесь, в безопасности, со мной беседуете? — ответил Егорычев.

Подполковник возмутился:

— Ах, вы так себя ведете? Я вам покажу!

Егорычев обозлился и на «ты» к подполковнику:

— Ну что ты мне сделаешь? Куда ты меня пошлешь? На передовую? Я и так на ней.

Подполковнику, видимо, стало стыдно, и он решил прийти в расположение роты дня через два. Она занимала высоту. Подходы к ней немцами просматривались. Поэтому отрыли глубокий ход сообщения, чтобы в случае обстрела укрыться. Вдруг видят: кто-то ползет по ходу сообщения. Ребята стали хохотать. Показался тот самый подполковник. И к Егорычеву: «Что они смеются?» Егорычев честно ответил, что солдаты смеются из-за того, что подполковник трусоват:

— Мы-то ходим в полный рост, укрываемся только в случае обстрела. А вы ползете, когда опасности нет».

* * *

О том, каким видели Виктора Семеновича Абакумова его подчиненные в 1942 г., остановимся на двух воспоминаниях.

Первое оставил нам генерал армии Герой Советского Союза П.И. Ивашутин:

«В военной контрразведке я работал с финской войны, был тогда начальником особого отдела 23-го стрелкового корпуса. В то время Абакумова лично не знал, познакомился с ним только в 1942 г., когда меня неожиданно вызвали в Москву с Северного Кавказа, где сражалась 47-я армия, в которой я служил. Являюсь к Абакумову, как положено у военнослужащих, докладываю о прибытии и жду, что он скажет. Абакумов начал неторопливо расспрашивать о положении на нашем фронте, о работе особого отдела армии и мельком поинтересовался, большая ли у меня семья. «Не знаю, — ответил я, — мои близкие пропали без вести при эвакуации». Абакумов пообещал навести справки, а сутки спустя вызвал в кабинет, чтобы сообщить, что моя семья в Ташкенте. Я обрадовался, а он сухо, без лишних слов, дал мне 72 часа на устройство личных дел и посоветовал не рассусоливать — на центральном аэродроме приготовлен самолет. Разыскал я жену, детей и родителей в глинобитной халупе без окон и отопления — и то и другое заменял мангал, на котором готовили пищу.