Генерал Алексеев

Призыв Государя к выполнению, прежде всего, своего долга перед Отечеством (а не перед Царской семьей), к повиновению Временному правительству (и в «прощальном приказе» по армии, и устно, во время прощания с сотрудниками Ставки), очевидно, останавливал многих военных, готовых все-таки, несмотря на возможные жертвы и опасность «междоусобной войны», к «подавлению революции». По оценке генерала Головина, «армия защитила бы монарха», однако «сдерживающим началом для всех явились два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному Правительству, “облеченному всей полнотой власти”, выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все Главнокомандующие — признали новую власть».

Нельзя не согласиться с этим утверждением. Нельзя забывать о том, что слова Государя: «измена», «трусость» и «обман», а также весьма резкая («такая гадость») оценка им акта Михаила Александровича, — стали известны спустя годы, когда были опубликованы дневники Николая II. Все официально известные, опубликованные на тот момент документы свидетельствовали об осознанном решении Императора, а интимные записи личного дневника, очевидно, не могли (и не могут) считаться свидетельствами, имеющими юридическую силу и правовые последствия. Хотя и в них Государь свидетельствовал о сознательном выборе совершенного им акта.

В то же время Головин обращал внимание и на существенное ослабление монархических настроений в армейской среде: «Несмотря на всю разноречивость внешних проявлений солдатских настроений, одно может считаться несомненным: доверие к бывшему царскому правительству было окончательно подорвано и внутреннее единство традиционной формулы — “за Веру, Царя и Отечество” —

было разрушено. Царь противопоставлялся Отечеству.. Дезорганизация, наблюдаемая в тылу, недостаток в снабжении, расстройство транспорта, озлобленная критика правительства во всех слоях интеллигенции, с другой стороны — отталкивание общественных сил самим правительством, министерская чехарда и самое ничтожество выдвигаемых на эти посты лиц — все это широко проникало в гущу солдатской массы и атрофировало в ней всякое чувство доверия и уважения к правительственной власти. Мистический ореол Царской Власти был разрушен»

Завершая тему участия Алексеева в «заговоре» и в связи с широким распространением в России книги эмигрантского автора B.C. Кобылина («Император Николай II и заговор генералов»), стоит, очевидно, отметить и степень объективности и «историографической ценности» этой книги. Достаточно красноречивы в этом отношении следующие слова автора: «У меня нет доказательств (их не может быть), но я уверен, что если бы вместо Алексеева на этом посту был бы генерал П.Н. Врангель, он поступил бы иначе. Ген. Алексеев в моей работе — тип собирательный. Это все те, которые не исполнили своего долга. Это и Рузский, это и Лукомский, и Данилов, это и “коленопреклоненный” Николай Николаевич, и Брусилов, и Эверт, и Сахаров, и Непенин, и Кирилл Владимирович, и Голицын, и Протопопов, и Хабалов, и многие другие. У меня лично нет никакой вражды к Алексееву. Но искажать то, что имело место, мы не имеем права. Ведь если бы Алексеев исполнил бы свой долг и верными войсками занял бы Петроград, разогнав преступную свору заговорщиков и их приспешников, какой неувядаемой славой покрыл бы он себя! А Россия была бы, не взирая на все старания злобного и враждебного Запада, сильнейшим Государством в мире. А мы все имели бы то бесконечное счастье, которого лишены навсегда, — жить на своей чудесной Родине, молиться в наших церквах и монастырях, работать на благо дорогой, родной России. “Боже, Царя храни!” Не сохранили, не уберегли, а предали и погубили свой Отчий Дом».

Оставим в стороне эмоционально оправданные рассуждения автора о «погубленном Отчем Доме» и о «стараниях злобного и враждебного Запада». О том, насколько были возможны надежды на «силовой вариант» в конкретных условиях Февраля 1917 г., уже говорилось выше. А гипотетические предположения, исходящие из сугубо субъективных представлений о роли того или иного генерала в февральских событиях, украшенные творческими описаниями «собирательного типа» — генерала Алексеева, вряд ли могут расцениваться как исторические. Важно другое — суждения о «революционном характере» русского высшего командного состава в годы Первой мировой войны — неправомерны, ошибочны^{66}.

2. Во главе армии и флота. Верховный Главнокомандующий

Как оценивал произошедшее сам Алексеев? Снова обратимся к рукописи Михаила Бореля, в которой приводятся примечательные сведения о беседах в кругу семьи, которые отправленный в отставку генерал вел в Смоленске летом 1917-го: