Генерал Багратион. Жизнь и война

Ну а если автор прав и документ называется «Капитуляцией»? Но, судя по содержанию, в нем говорится совсем не о капитуляции (то есть о полном прекращении военных действий с условием сдачи противника в плен и сложения им оружия), а именно о перемирии, понимаемом как временное прекращение огня на определенных сторонами условиях. Даже приведенная автором цитата из донесения Мюрата Наполеону говорит как раз о перемирии: «Мне объявили, что прибыл господин Винценгероде. Я принял его. Он предложил, что его войска капитулируют. Я посчитал необходимым принять его предложение, если Ваше величество их утвердит. Вот его условия: я соглашаюсь, что не буду больше преследовать русскую армию при условии, что она тотчас же покинет по этапам земли Австрийской монархии. Войска останутся на тех же местах до того, как Ваше величество примет эти условия. В противном случае за четыре часа мы должны будем предупредить неприятеля о разрыве соглашения». О. В. Соколов заключает: «Таким образом, Мюрат согласился не на перемирие, а на капитуляцию русских войск»3". Но выделенное выше (как и весь текст соглашения) — не есть условие капитуляции! Согласно подписанным условиям русские войска не сдавались, а поэтапно отходили с территории Австрии! О «капитуляции» на таких условиях Макк мог бы только мечтать — получив подобную бумагу, он бы попросту отошел из Ульма, а не складывал бы оружие и не отдавал бы без боя знамена своих полков. Вообще, в изложении автором шёнграбенской истории есть некий «разоблачительный» момент. Автор пишет о том, что якобы «под пером русских историков» Шенграбенское сражение превратилось «из героического эпизода в некую фантасмагорическую битву, где горсть героев косит ужасающими ударами несметные полчища неприятелей», и приводит в качестве иллюстрации цитату из «Писем русского офицера» Федора Глинки, который среди историков не числится. И далее, изложив историю появления «капитуляции», автор пишет, что вся идея была задумана Багратионом, «которому необходимо было любой ценой ввести в заблуждение Мюрата. Да, действительно, Мюрат попался на хитрость, подобно той, которую он и Ланн применили, чтобы провести австрийцев. Однако Багратиону пришлось пойти дальше, чем французским маршалам. На предложение перемирия Мюрата не удалось купить». Поэтому был послан Винценгероде, который и предложил капитуляцию, от которой «у пылкого гасконца от торжества тщеславия атрофировался разум». Получается, что Багратион поступил с Мюратом еще более низко, чем Мюрат и Ланн с князем Ауерсбергом в Вене, — он обещал сложить оружие, а сам обманул Мюрата. Никаких оснований для подобного утверждения у нас нет. Во-первых, инициатором переговоров о перемирии с Мюратом был сам Кутузов, пославший Винценгероде и Долгорукова, а во-вторых, само по себе предложение перемирия не было обманом — в отличие от выходки Мюрата и Ланна.

Вероятно, в момент подписания перемирия Мюрат с Беллиаром были довольны произошедшим и ждали ответа от Кутузова, который в этой ситуации должен был утвердить соглашение. Но радость их оказалась недолгой. Кутузов не отвечал на предложения о перемирии двадцать часов, то есть почти сутки, и за это время успел увести армию на два перехода от Цнайма. Наполеон же, получив в Вене для утверждения плод дипломатического искусства Мюрата, пришел в бешенство. Он понял, что Кутузов провел его маршала-простака, и соблюдать условия перемирия — то есть стоять на месте — не будет, а постарается уйти как можно дальше. И. Бутовский, офицер Московского полка, шедшего в хвосте колонны, вспоминал тот тревожный вечер: «Мы простояли так, не сходя с места около двух часов, огней разводить не дозволяли. Наконец, показался перед фронтом Кутузов и к удивлению скомандовал в полголоса всем войскам налево кругом, с поворотом мы стали лицом к наступающему неприятелю, и Московский полк превратился в авангард». Но это перестроение не предполагало начала наступления, просто русскому командованию стал известен более короткий путь, уводивший от опасного отрезка дороги у Шёнграбена. Пройдя две версты по дороге на Креме, уже в сгустившихся сумерках, армия вдруг свернула вправо и пошла по узкой тропинке через овраги, ручьи, перелески. Запрещалось шуметь, дорогу освещали какими-то особыми «потаенными фонарями». «Часа за три до рассвета, — писал Бутовский, — стали подниматься на высоту, где открылась обширная площадь, тут немцы указали нам Голлабрун и Шёнграбен, окруженные французскими бивачными огнями на расстоянии от нас около пятнадцати верст». Только заведя армию за вершину покатой горы, солдатам разрешили отдохнуть, развести огни, «которые не могли быть видимы неприятелю». Сидя в безопасности у костров, солдаты и офицеры говорили о тех своих товарищах, которые остались там, где сияют бивачные огни французской армии: «И не было в рядах ни одного солдата, который не молил бы Бога о его (Багратиона. — Е. А.) спасении»31.