Генерал Багратион. Жизнь и война

Десятого ноября армия подошла к Ольмюцу (Ольмиц), старинной крепости, где уже расположились квартиры прибывших сюда накануне русского и австрийского императоров. Во время отступления Багратион был опять поставлен в арьергарде45. Правда, французы, ранее неуклонно шедшие по пятам, стали отставать, а потом остались у Брюнна. На полпути к нему, за местечком Вишау встал и Багратион, корпус которого был переименован в авангард. Наполеон, упустив дичь, осторожничал: в Вишау 8 ноября Кутузов соединился с подошедшим из России корпусом Буксгевдена, а также с бежавшим из Вены гарнизоном под началом фельдмаршала-лейтенанта князя И. И. Лихтенштейна. Вскоре появился и великий князь Константин Павлович, прибывший из самого Петербурга с гвардейским корпусом. В итоге численность русско-австрийского войска, отныне названного Объединенной армией, составила 86 тысяч человек. Гвардейцы выглядели отлично, как на Марсовом поле; правда, такой замечательный вид дорого обходился гвардии, которой командовал жестокий великий князь Константин Павлович. Как сообщал в Мюнхен поверенный в делах Баварии в России И. Ф. Ольри, «среди отрядов, которые были отправлены к месту военных операций, больше всего пострадали от этой системы парадов и капральского духа войска, составлявшие корпус, которым командовал великий князь. Трудно себе представить, какие мучения он заставлял их терпеть… Он требовал, чтобы весь путь до Ольмюца в 1500 верст, который был совершен усиленными переходами, солдаты, несмотря на трудности пути и неуместность украшений, как на параде, шли с тем же равнением и в том же порядке, в каком они проходили на смотрах перед императором. Раздраженные и изнуренные подобными маршами солдаты, под тяжестью всего того, что им приходилось нести на себе, падали мертвыми направо и налево. Таким образом, он, не желая расстаться со своей методой, потерял при переходе до границы почти 2000 человек. С офицерами обращались не лучше»46. Зная по другим данным о нравах этого «деспотического вихря», в рассказ дипломата можно поверить.

Лагерь под стенами Ольмюца был обширен и удобен. Здесь встретились две части Объединенной армии. Одна щеголяла в парадных мундирах, была весела, сыта, рвалась в бой — за славой, конечно! Другая уже заглянула смерти в глаза, «потерпела от продолжительных трудов, изнемогла от недостатка продовольствия, от ненастного времени, глубокой осени. Одежда войск истреблена была на бивуаках, обуви почти вовсе не было. Самые чиновники (в смысле офицеры. — Е. А.) были в различных и даже смешных нарядах». Как писал И. Бутовский, гвардейцы и солдаты корпуса Буксгевдена в сравнении с кутузовскими солдатами были «как женихи… мы же, напротив, походили на кузнецов… Ни один из нас до Ольмюца не расстегивал ни шинели, ни мундира, и вместо сапог почти у каждого были поршни, даже у многих офицеров, шинели наши почти у всех были обожжены бивачными огнями, а у некоторых истреляны пулями, лица грязные, испачканные порохом, небритые»47. Ермолов подтверждает рассказ гренадера Попадищева. «Тут говорят, — вспоминал он, — прибыл император Александр, нам велено покатать шинели, чтобы представиться государю в мундирах, но как увидали, что у нас вместо штанов висели обгорелые тряпки, то снова приказали раскатать и надеть шинели. Опустивши полы шинелей, мы тронулись в поход. Не помню, в каком местечке, пройдя плотину, с правой стороны ее стоял верхом император Александр, и тут он встретил нас, с передними поздоровался, а на нас изволил смотреть в лорнетку, которую держал в руке, смотрел на нас и любовался». Так и представляешь фигуру близорукого государя, вообразившего себя военачальником. Бывший там же генерал Ланжерон был «поражен, подобно всем прочим генералам, холодностью и глубоким молчанием, с которым войска встретили императора»48. Ветеран же Попадищев, не без скрытой иронии, писал, что любоваться-то было не на что: «В то время мы были очень красивы — на ремнях наших не было и знаку, что они когда-нибудь белились — просто были, как земля или как уголь; ружья у нас были, как чугун, каждый заботился о том, чтобы не было осечки, был бы кремень хороший и исправный, а на чистку не обращали внимание. Под стать к этому и лица у нас были, как у цыган, — обгорелые и закоптелые, мы уже не знали квартир, а располагались в поле, все время проводили вокруг бивачных огней»49.