Генерал Ермолов

Али лежал на спине, устремив неподвижный взгляд в синеву небес. Заботливые руки друга расстелили под ним тот самый плащ из волчьих шкур, который согревал Али в трудных походах. Заботливые руки сложили рядом с мертвецом его любимое оружие: огромный лук, колчан со стрелами, топор, палицу.

   — Гасан не успел похоронить его... Почему? — бормотал Фёдор, прыгая с камня на камень в поисках следов. — Куда подевались сокровища? Наверное, Йовте удалось-таки вернуть своё добро!

Как ни старался, Фёдор так и не смог найти ни сундуков, ни кожаных мешков с добром, так рачительно оберегавшимся меньшим братом владетеля Кураха. Не нашлось среди камней и следов кровавой схватки. Лишь кострище с обглоданными обгоревшими костями в нём да несколько лепёшек конского помёта.

   — Надо бежать, Педар-ага, — неожиданно заявил Мажит. Он следовал за другом, не покидая седла Чиагаран. Но Мажит не искал следов. Не в каменистую землю на склоне суровой горы всматривался аккинский грамотей. Парень во все стороны вертел головой, чутко прислушиваясь. Вот послышался дробный стук копыт. Два коня: один лёгкий и быстроногий, другой — потяжелее, но тоже ретивый, мчатся к этому месту.

   — Нам надо уходить, Педар-ага... Там, за горкой Роки лежит селение Земо-Рока. Добрые люди живут там... если, конечно, они ещё живы. Там хорошая погода и лёгкая дорога, все прямо и прямо в обход горы Лазг-Цити... — приговаривал Мажит, — ...на северо-западном склоне этой горы, на высо-о-о-о-оком уступе стоит себе крепость Коби. Там ждёт тебя прекрасная княжна — добрая супруга нашего Ярмула!

Ему казалось, что поглощённый поиском следов, Фёдор и вовсе не слышит его слов. Между тем дробный стук копыт слышался всё ближе.

   — Бежим, Педар-ага! — повторил Мажит.

   — Бежим! — в тон ему отозвался Фёдор, взлетая в седло. — Пусть басурмане делят свои сокровища и хоронят своих мертвецов!

* * *

Она приходила каждую ночь. Фёдор и ждал её прихода, и боялся его. Она не прикасалась, она молчала. Просто смотрела ему в глаза и во взгляде её угадывались и любовь, и надежда, и укор. Она стала прежней, той Аймани, которую он впервые увидел на берегу Терека, той, что приходила к нему по ночам в Лорсе. Она перестала быть недоступной, капризной красавицей и чужой невестой.

Уж который день двигались они по красивейшим местам. Синь небес вливалась им в очи, хрустальный звон ручьёв услаждал слух, чистый воздух наполнял тело живительной силой. Но сердце Фёдора приросло к заледенелому боку Мамисона. Там, в голодной поднебесной пустыне, где она, бывало, спала рядом с ним в ледяной норе. Туда, где иной раз и удавалось ему поймать её взгляд, внимательный и острый, любящий, несмотря ни на что. Забыта была и ревность, и отчуждение. А Гасан-ага, отважный его соперник, словно и вовсе сгинул, обрушился в одну из здешних прекрасных пропастей, растворился в звоне ручья, обратился в гранит скалы. Ах, если б увидеть Аймани хоть на минуту, уж он тогда смог бы объяснить ей, смог бы покаяться, рассказать о том, как жестоко ошибся. Он надеялся убежать! Забыть ревность, вытравить из сердца любовь. Вот и ревность умерла, подвешенная на суку придорожного дуба, подобно безродному бродяге. Оставлена, перечёркнута, позабыта. Ах, если б ещё хоть раз увидеть её, стиснуть в объятиях, спрятать лицо в благоухающих можжевельником золотых волосах! Ах, если б узнать наверняка, что и она думает о нём, мечтает о встрече. Ах, если б хоть раз увидеть в синих её глазах заветную влагу. Уж он сумел бы осушить её слёзы, утешить. Ведомы ли ей простые тяготы людские — страх, печаль, тревога? Знакомо ли то сладкое томление, которое испытывает он еженощно, думая о ней?

* * *

Целыми днями, то карабкаясь по крутым тропинкам, то замерзая под пронизывающим ветром, налетающим с ледника, Фёдор мечтал о наступлении вечера, о чахлом костерке, среди безжизненных камней, о скудном ужине с чашкой горячего травяного настоя, приправленного зельем из мешочка Гасана-аги, о коротком сне, предваряемом сладкими мечтаниями о ней.

На пятый день странствия они перевалили невысокую гряду Земо-Рока. На спуске в живописную долину Эдисы их встретил Ушан. Пёс лежал в ажурной тени молодой орешины, вытянув перед собой масластые лапы.

   — Смотри-ка, Ушан! — засмеялся Мажит. — Собака нашла нас!

Сердце в груди Фёдора подпрыгнуло, замерло на мгновение, забилось как пленённая птаха. Казак соскочил с коня. Собака поднялась ему навстречу, короткий обрубок её хвоста пришёл в движение, но взгляд оставался внимательно-настороженным.

   — Здорово, псина, — сказал Фёдор, протягивая руку. — А твоя хозяйка? Неужто поблизости где-то?

Ушан перестал вилять хвостом, прижал рваные уши, утробно заурчал.

   — Гляди-ка, Мажит! — Фёдор в страшном волнении бегал вокруг орешины, вглядывался в заросли бузины, надеясь узреть в переплетении ветвей тёмную тень. — И эта собака меня не любит! Почему? Ить было мне всего тринадцать годов, когда я коменюкой нечаянно соседского Бормолая зашиб. Дак то ж нечаянно! Но до сей поры нет мне доверия от собачьего племени! Ну скажи же, собачка, где твоя хозяйка, а?