Генерал в своём лабиринте

Жители Санта-Марты вообще не слишком-то интересовались официальной показухой, но были еще и другие причины, почему на пристани оказалось так мало народу. Санта-Марта являлась одним из тех городов, который почти невозможно увлечь республиканской идеей. Даже когда после битвы при Бойака была объявлена независимость, вице-король Самано, чтобы подождать подмоги из Испании, сбежал именно туда. Сам генерал пытался освободить город несколько раз, но удалось это только Монтилье, уже когда республика утвердилась окончательно. К раздражению монархистов, в городе царил дух неприятия Картахены как фаворитки центральной власти, и то, что генерал питал слабость к картахенцам, было еще одной причиной, почему его не встречали торжественно. Но еще более веской причиной было то, что среди прочих своих сторонников он казнил адмирала Хосе Пруденсио Падилью, который не только не принимал участия ни в каком заговоре, но был еще, как и Пиар, мулатом. Неприязнь к правительству увеличилась после того, как к власти пришел Урданета, председатель военного совета, вынесшего смертный приговор адмиралу. Так что колокола собора, вопреки ожиданиям генерала, не звонили, и никто не сумел толком объяснить почему, а пушки крепости дель Морро не гремели салютом приветствия, поскольку на рассвете выяснилось, что порох на оружейном складе подмочен. А еще раньше солдатам пришлось изрядно попотеть, чтобы генерал не увидел надпись, сделанную углем на боковой стене собора: "Да здравствует Хосе Пруден-сио!" Официальное сообщение о его прибытии смогло собрать в порту всего нескольких человек. В глаза сразу бросалось отсутствие епископа Эстевеса, первого и наиболее значительного из лиц, поставленных в известность о прибытии генерала.

Дон Хоакин де Мьер до конца своих долгих дней будет помнить это жалкое существо, вынесенное на носилках с корабля в жару сумерек, нечто, завернутое в шерстяное одеяло, в двух шляпах, надетых одна на другую и надвинутых на самые брови, существо, в котором едва теплилась жизнь. Однако больше всего запомнилось: горячечная рука генерала, затрудненное дыхание и невесть откуда взявшаяся сила духа, когда он встал с носилок, чтобы приветствовать всех собравшихся, одного за другим, называя по имени каждого и перечисляя его звания, - а ведь с каким трудом он держался на ногах, поддерживаемый своими адъютантами. Потом самостоятельно сел в карету, рухнул на сиденье, бессильно откинувшись головой на спинку, однако жадно глядя на все, что творилось за окном, на всю ту жизнь, которая шла там, сиюминутная и неповторимая.

Кортежу колясок нужно было просто-напросто пересечь улицу и подъехать к зданию старой таможни, приготовленному для него. Только что пробило восемь, была среда, но на улице, прилегающей к бухте, дышалось из-за первых декабрьских ветров по-субботнему легко. Улицы были широкие и грязные, и дома каменной кладки с массивными балконами здесь сохранились лучше, чем в любом другом месте страны. У дверей домов, на стульях, сидели целые семьи, некоторые ждали его проезда прямо посреди улицы. Тучи светлячков на деревьях освещали прилегающую к морю улицу ярче, чем фонари.

Здание старой таможни было самой древней постройкой в стране, оно стояло уже двести девяносто девять лет и недавно было отреставрировано. Генералу приготовили спальню на втором этаже, с видом на бухту, но он предпочитал большую часть времени проводить в главном зале, единственном, где были железные крюки для гамака. Там стоял и грубо сработанный стол из красного дерева, на котором шестнадцать дней спустя в душной комнате будет покоиться его набальзамированное тело, одетое в голубой мундир, соответствующий его чину, но без восьми пуговиц из чистого золота, кем-то оторванных в неразберихе смерти.

Казалось, только он один не верил, что час его смерти так близок. Но доктор Александр Проспер Реверенд, французский врач, которого в девять вечера срочно вызвал Монтилья, мог и не щупать у генерала пульс, чтобы понять: уже годы, как он умирает. Тонкая шея, контраст между желтизной лица и кожей на груди наводили на мысль, что главная причина умирания пораженные легкие; и осмотры последующих дней это подтвердили. Расспросив больного наедине - наполовину по-испански, наполовину по-французски, доктор убедился: генерал потрясающе изобретателен в запутывании симптомов и усмирении боли и, кроме того, может задерживать дыхание, чтобы не кашлять и не харкать во время осмотра. Диагноз, поставленный доктором при первом осмотре, был подтвержден в результате клинического обследования. Но в первом из тридцати трех медицинских бюллетеней, которые были опубликованы в последующие за осмотром две недели, уделялось одинаковое внимание как телесному истощению, так и тяжелейшему моральному состоянию.